Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 3

Направо от дверей стояла небольшая кровать, на которой лежала с открытым ртом без губ старуха. Её чёрные, глубоко запавшие глаза, не мигая, уставились на меня. Совершенно высохшие руки лежали на груди, покрытой сухой кожей, сквозь которую выпирали ключицы и рёбра. У окна, вплотную к кровати, стоял узкий, короткий топчан, застланный ветхим, стеганым одеялом. Крохотный столик у окна с табуреткой около него дополняли нищенскую обстановку. В левом углу располагалась плита, сложенная из кирпичей, с железным дымоходом.

Никогда не думала, что в наше время, когда строится так много добротных домов со всеми удобствами и когда перестали существовать даже квартиры в подвальных этажах, сохраняются ещё вот такие бедные углы, которым место разве только в музеях, как уголок дореволюционного быта.

— Вам, я слышала, нужен квартирант? — спросила я инвалидку, не веря в реальность своих слов.

— Да надо бы, хоть в магазин за хлебом сходить, да куда помещать-то его? Ну, вы сами посмотрите, куда?

Помещать было действительно некуда.

— Как же вы так живёте одни?

— А так вот и живём. Не живём, а мучимся.

— Это ваша мать, наверное? — указала я на старуху.

— Она. Вот уже второй месяц не встает. Я-то была в доме инвалидов. Она одна здесь жила. Как заболела, хотели её в дом престарелых отправить, а она ни в какую не поехала. «Хоть, — говорит, — плохенький, да свой угол. Не на чужих половицах умирать буду». Пришлось мне из-за неё сюда перебраться.

— И вы всё сама делаете?

— Ой, что вы! Не могу ведь я. Ребята из школы приходят. Только забывают иногда. Заиграются и забудут. Вчера вот так и оставили нас без хлеба. Я бы и сама потихоньку сходила, да всё ждала: вот придут, вот придут, а они так и не пришли. Нам бы вот ученика, какого на квартиру, да только куда помещать-то его?

С тяжелым чувством я оставила эту лачугу. Как бы легче было обоим, если бы не эта приверженность к «своему»! Свой дом, свой угол, своя постель…. Пусть плохо, но в своём домике.

Никогда не было у меня такой приверженности. Ни разу не пожалела я ни свой дом, ни обстановку в нём, ни своё хозяйство с молочной коровой, телёнком и огородом. Все мечты мои сводились к маленькой комнатке в 10–12 кв. м. в коммунальном доме с центральным отоплением и освещением, куда бы могли поместиться кровать, стол, пара стульев и небольшой шкафчик для хранения продуктов и необходимой посуды. В комнатке радио и розетка для включения электроприборов.

Ни роскошные серванты и буфеты, ни шифоньеры и прочее никогда не занимали моих мыслей. Никогда не мечтала я об их приобретении, но всегда, всю жизнь думала о том, насколько больше времени я могла бы отдавать выполнению общественных дел, если бы была столовая, где можно было бы пообедать за умеренную плату и быстро, общественная баня без всякой очереди в ней, прачечная и мастерская для приведения в порядок и обновления своей одежды. Ну, а для детей — ясли и детсады с круглосуточным обеспечением, откуда бы я могла взять их в любое свободное для меня время, чтобы почитать вместе с ними книжку, съездить на экскурсию, сходить в музей, кино, в парк культуры и отдыха, выехать на природу.

Человек должен иметь возможность пользоваться бытовыми услугами, сначала за свой счёт, а потом и за счёт государства. Только при этих условиях он может всё своё время, всего себя отдавать обществу.

В чём моя трагедия?

Наверное, в том, что сознание необходимости как можно полнее отдать себя бескорыстно общественному труду, потребность делать это развились во мне раньше, чем появились для этого материальные условия. Трагедия моя и в том, что всегда стремилась я сочетать материнство с полнокровной общественной жизнью, не имея материальных возможностей, и, наконец, в том, что связала свою судьбу с человеком, совершенно не разделявшим моих стремлений, даже больше: человеком, который не понимал их и не мог понять, а я не могла от них отказаться.

…Ноги уже отказывались делать движения, а я всё ходила и ходила в поисках квартиры, получая неизменный ответ: «У нас уже живут».

— Не знаете ли вы, кто бы мог принять меня на квартиру? — обращалась я уже к каждому встречному.

Мне давали адреса одиноких старушек, и я шла. Слёзы навёртывались на глаза, а я всё шла и шла….

«Чего я ищу? Возможности безвозмездно трудиться, ибо общественная работа — тоже труд, высший вид труда, потому что выполняется без всякого материального вознаграждения за него, из высокого чувства ответственности перед обществом, из сознания необходимости заниматься полезным для людей делом. И я должна искать возможность для такого дела, оставив ради него детей, разрушив семью? Есть ли смысл в этом? Кто поверит, что я ушла от семьи, от своего дома ради того, чтобы отдавать свои силы, опыт, знания труду, за который не получу ни копейки? Кто поймёт это?»

— Не можете ли вы принять меня на квартиру? — уже в который раз спрашивала я.

И в который раз спрашивают меня:

— А вы где работаете?

— Нигде. Я пенсионерка.

— Есть муж?

— Есть.

— И дети тоже?

— Есть. Уже большие.

— А почему решили уехать?

Понимаю, что любая бы на моём месте не стала поступать так, как я, и не поняли бы меня, назови я истинную причину. И я начинаю называть ту причину, которая доступна для понимая каждого, которая только одна и может объяснить, почему женщина уходит от своего мужа, оставляя ему дом, хозяйство, снимаясь с места, где прожита вся жизнь.

— Нет сил больше терпеть. Пьёт, скандалит.

«О-о-ой! До чего дошло! Начинаю бессовестно врать, чтобы только найти место для жилья!» — упрекаю себя.

Женщины сочувствуют, предлагают новые адреса. Я опять иду и снова слышу: «У нас уже живут».

Да, с квартирами в Балезино действительно очень плохо.

«Будет ли тебе лучше на частной квартире? Не придётся ли и здесь изнывать от безделья и не будет ли тебя мучить совесть за то, что оставила без своей помощи детей, которым предстоит сдача экзаменов? И Пётр, он ведь тоже человек. Ему трудно придётся одному вести хозяйство, готовить для детей и работать, чтобы иметь возможность перестроить разваливающийся хлев», — размышляла я, шагая по очередному адресу.

Душу распаляла злость, обида на тех, кто заставил меня ломать свою жизнь.

«Свою ты можешь ломать. По-существу, она и так сломана. Тебе нечего терять. Но ведь она связана с другими жизнями. Не принесешь ли ты беду близким тебе? Не заставишь ли их страдать?»

От тревожных дум, от усталости раскалывалась от боли голова, шумело в ушах, стреляло в ноги, заставляя их подламываться, гулко стучало сердце.

«Ну вот. А ты ещё собираешься начинать новую жизнь. Ты что, думаешь, возвратятся к тебе прежние силы и здоровье? Ну, хорошо. Найдешь себе квартиру. И будешь ходить по больницам. Вот тебе и работа, — рассуждала я о своих физических возможностях».