Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Жду лета. Летом я обязательно съезжу в Киясово, посмотрю, что это за село, найду квартиру В.Г. и посмотрю, что вокруг неё. А потом съезжу туда в 1973 году, если буду жива. Съезжу, чтобы сравнить, как изменилось село. Там, говорят, нет садов. Почему? В Красногорском Б-вы, говорят, оставили хороший сад. Это хорошо, когда люди оставляют после себя сад. Посмотрю, будет ли сад у их квартиры через 4 года.

Благо есть причина съездить. Я люблю ездить. А потом эта тайная надежда позвонить по телефону и услышать приветливый голос В.Г… Интересно, узнает или не узнает он по телефону мой голос? О беседе я уж и не мечтаю. Он волен поступать так, как ему вздумается и всё-таки есть у меня право на внимание ко мне с его стороны, право, выстраданное годами, потому и жду этого внимания, жду и чувствую, как без него снова хочется уйти из жизни и замкнуться в себе, уйти от всех.

Ох, как же ты трудно даешься мне, жизнь!

Наверное, потому, что родилась я в холодный декабрьский вечер, когда царил мороз. И вошли, наверное, непрошенные и незваные холод и ночь в мою жизнь вместе с первой струей воздуха. Выглянуло ненадолго солнце, тёплым лучиком прикоснулось к моей душе и зажгло в ней неугасимый огонь, согревающий её. Разгорелся огонь и вот уж не греет, а жжет он душу, мучает, пепелит её, посыпает золой. Кто наложит бальзам на обожженные раны её, кто вольёт в неё живую воду, если время было бессильно сделать это? Кто?

Как туго натянутая струна звучит душа, звучит все громче и громче. Она молит, просит с тоской и болью: «Ну, зазвучи, зазвучи в ответ другая струна». Но струна молчит. Видно не на ту ноту она настроена.

Ох ты, горе моё…

Семья, где объединение произошло не на основе общих целей, стремлений, взглядов, убеждений, есть семья, шитая гнилыми нитками. И рано или поздно она распадётся, как только подрастут дети.

Живу пока с Петром ради детей, хотя молчу об этом.

Разные мы, совершенно разные люди. Он видит высшее наслаждение в удовлетворении плотских желаний, в том, чтобы напиться до бесчувствия, насладиться физической близостью к женщине.

Я — в балете, музыке и в увлечении делом. Какое это великое дело увлечённость, когда человек весь чему-то отдаёт себя и испытывать в этом величайшее наслаждение. Помню слова своей покойницы — мамы: «Нет, ты не доживёшь до моих лет, — говорила она, — тебе ведь не жить, а гореть надо». Это когда я выпускала «Устный журнал» или была увлечена подготовкой какого-либо очень заинтересовавшего меня доклада.

Да, я хочу гореть, гореть до конца моей жизни, пусть она и недолгой будет. Тогда только кого-то человек и зажечь может, когда он сам горит.

Вот я услышала о похабном отношении Петра к женщинам, увидела его отвратительное, отталкивающее пьяное лицо, пьяное мерзостное поведение и опять буря в душе, которая клокочет там, готовая вот-вот вырваться наружу, а я молчу, я ничем не выдаю её, только говорить с Петром не хочется, язык не поворачивается. Проходит какое-то время, буря как будто стихает, муж рад: простила, мол, смирилась. Не смирилась! Не простила! И не могу смириться. Рано или поздно произойдет взрыв. Одного только хочу, чтобы не произошел он слишком рано, пока малы дети, чтобы не вызвать в их душе травму. Это только и сдерживает ещё меня. Дом, хозяйство? Они никогда не притягивали меня. Чувственное наслаждение в близости с мужчиной? Оно никогда не играло в моей жизни большой роли. Мне часто невыносимо тяжела, бывает животная любовь Петра. Нет, нет, рано или поздно я освобожусь, наконец, от этой грязи, в которой он купает меня с первого дня замужества. Ну, года четыре-пять ещё придётся потерпеть, пока Толя кончит десятилетку.

Хозяйственный, трудолюбивый, не пьет, не скандалит нигде, не дерётся (ещё бы это!»), любит — чего ещё лучше? Чего ей ещё надо? — рассудят многие. И многие осудят меня. Пусть.

Я так больше жить не могу. Кризис назревает.

Да, мне пока удаётся сдерживать его от частых срывов, доказывать ему необходимость хорошего примера для детей, тем более для сыновей, но какой ценой удаётся! Напряжением всех моих физических и духовных сил.

Уже думаю, как мне больше порадовать В.Г. в день его пятидесятилетия, хотя до него ещё целых четыре с лишним года. Наверное я напишу о нём в «Удмуртскую правду» хорошую статью. Это будет ему самым большим подарком, если это не сделает до меня кто-то другой.

Доброе отношение к человеку невольно переносится и на его родителей. Мне просто приятно бывать с ними, бывать там, где и с кем рос и мужал В.Г. Что изменилось в душе в отношении к В.Г.? раньше он жил во мне, как дух. Я не думала о нем, он просто жил во мне. После всего пережитого и после смерти Авы этот дух облёкся в плоть и кровь, стал просто живым, реальным человеком, очень близким мне по душе и очень нужным мне. Сейчас я думаю о нем, как о живом человеке, который может забывать, может снова поступить по отношению ко мне и жестоко и несправедливо. И мороз пробегает при мысли об этом. Нет, нет, не может больше поступить жестоко и несправедливо. Постараюсь не встречаться с ним. А как хочется встретиться, поговорить, отвести душу. Мучительно хочется. Мучительно хочется просто побыть с ним рядом. Для меня это большая радость — побыть с ним рядом. Придётся ли?

Куда бы я уехала, если бы мы разошлись с Петром? Только не туда, где В.Г., чтобы уберечь его от приязни, от грязи, которой может облить его мой благоверный. А через несколько лет, когда бы всё улеглось и определилось, я бы приехала туда, где он, чтобы только быть с ним рядом, быть хоть в конце своей жизни. Пусть даже не рядом, но близко около него.

А если он умрет?

Умру и я.

Как-то Геля Т. Просила меня рассказать что-нибудь о личной жизни. Вот она, моя личная жизнь. Но она скрыта глубоко от всех. Даже Там. Андр. обо всём не знает, но о многом догадывается, хотя я больше не говорю с ней о В.Г… Даже когда говорят о В.Г., я молчу, стараюсь молчать. И если и спрашиваю о нем когда-то кого-то, то спрашиваю как о другом постороннем человеке.

Знал бы мой благоверный, что и корову-то держать вместе с Б-выми я настояла, чтобы была причина быть чаще у них и может быть когда-то встретить там В.Г., побыть с ним рядом, а может и откровенно поговорить. Недалёкого ты все-таки ума, дорогой. Потому и скучно мне жить с тобой, потому и тоскую о другом.

Решение как-то пришло само собой. Нет, не само собой. Оно — плод долгих раздумий над дальнейшей жизнью. Как будто сразу осветилось всё, и я увидела, каким путём мне идти дальше.

4-5 лет я буду пока работать в школе, пока не подниму детей. Быть простой домохозяйкой, заниматься хозяйством я просто не смогу. А там я уйду из школы и уеду из дома. Это единственный выход, чтобы стать самой собой, найти занятие по способностям, по наклонностям, по характеру. Я хочу такую работу, где бы можно было больше встречаться с людьми, ездить. Такую работу я вижу в редакции. Туда, наверное, и пойду работать. С мужем мы разойдёмся. «Чего я такого сделал?» — говорит он. У него даже мысли нет осудить себя за омерзительное поведение. А оно стало всё чаще и чаще. Я не могу заставить его находить наслаждение в чём-то другом, не в опьянении до бесчувствия и не в чувственном наслаждении с женщиной.