Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Но устойчивого подъёма души нет.

Значителен он для меня и тем, что дана возможность жить, не работая, жить интересами и потребностями только своей семьи.

Этот год — это год постепенного отхода от учительской работы. Целый год я прислушивалась к себе, искала сожаления о том, что придётся оставить работу, которой занималась долгие годы. И такого сожаления в себе не нахожу. Никакого сожаления о том, что оставляю привычную колею.

Кончаю 1969 год с горячей надеждой и мечтой, что снова настанет устойчивый душевный подъём.

Только при нём человек отдаёт всего себя безраздельно не только своей семье, но и всем людям. Только тогда и рождается увлечённость — самое высшее счастье на земле.

Стою на распутье трёх дорог, как тот рыцарь в сказке: налево пойдешь — здоровье потеряешь, направо пойдешь — души лишишься, прямо пойдешь — семью потеряешь. Вот стой и выбирай. Ох, как тяжело на душе! Вод ведь, и жила как будто неплохо, не для себя жила, для других, а удовлетворения своей жизнью нет. Будто пустая какая-то она была. Холодная и ничем не согретая. Все, что было тёплого в моей жизни, ушло, растворилось в холодном, заснеженном безмолвии снежной пустыни. Слишком мало было этого тепла. Тяжело оставаться одинокой на склоне своей жизни. Вот когда я начинаю по-настоящему понимать только своих отца и мать! Что же, я повторяю их судьбу. Из школы я все-таки уйду. Но чувствую, что и в другой коллектив мне уже не попасть. Что-то все-таки ушло из моей жизни, ушло большое, светлое и тёплое, ушло и не вернёшь. Надо же было случиться этому как раз в переломный период моей жизни! Ну, чтобы чуть позднее. Не было бы тогда этой душевной муки. Иногда я кажусь себе такой старой, как будто бы мне не 50 лет, а 90. Не хочется никого видеть, ни слышать. Хочется только спать и не вставать. Вот такое же чувство было, наверное, и у моей мамы.

Эх, хандра, хандра…. Как она часто стала навещать меня за последнее время! Только никому я этого не хочу показывать, потому что никому она не нужна и никто не должен видеть, что она кого-то может часто навещать. Вот погорюю здесь на листочках, и будто легче станет.

Далеко не всегда человек со школьной скамьи определяет свой жизненный путь сразу. Не определила его и я. Никогда не забыть мне щемящее чувство, испытанное мной, когда я, уже студентка Московского пединститута, узнала о существовании ИИФЛИ (институт истории, философии, литературы, искусства). Словно кто ток пропустил по мне. Вот, наверное, где было моё место. И не будь бы войны я, наверное, перешла туда. И пошла бы или на историческое или на философское отделение.

Помню, как мы осуждали одного студента, переменившего учебу в четырёх институтах. А ведь он был прав. В четвертом институте он нашёл своё призвание.

Удовлетворение. Мой Петр знает только физическое удовлетворение. Нет, духовное удовлетворение сильнее и глубже.

Никогда не забыть мне того удовлетворения, которое я испытывала во время одного удачного «Устного журнала», видя, с каким интересом за ним следят в зале. Тогда я поняла, что значит, быть на седьмом небе. Когда душа отрывается от тела и возносится над всем этим действием, сотворённым мной, парит над сценой, поддерживаемая сотнями невидимых нитей, протянувшихся от актёров и зрителей. Вот истинное, неземное блаженство.

Не забыть и того удовлетворения, которое испытала я после последней беседы с В.Г.

Удовлетворение порождается увлечённостью.

Хорошее чувство у меня к Тамаре Андр. Мы как-то лучше и глубже понимаем друг друга. Но она вся отдается работе, глубоко переживает, когда не видит результатов своей работы, а я ничем не могу помочь ей, как и она теперь мне.

«Не уходите из школы», — говорит она. Но я не выполню её совета. Как-то всё изломалось в моей душе и учителем химии я просто быть уже не могу.

Без увлечения работала, без сожаления оставлю работу.

После того письма встала душа на место, но изломалась.

Нет, неоткуда мне ждать ни душевной поддержки, ни помощи. А просить всё время о ней, ставить свою жизнь в зависимость от кого-то я больше не хочу. Самолюбие, чувство собственного достоинства и гордость не позволяет. Пусть я ничего больше в жизни не сделаю. Хватит того, что сделано.

Нет, не хватит, мало сделано, могла бы больше сделать, но теперь уж сил нет, ни духовных, ни физических.

Интересное чувство у меня к К.А… Невольно свою любовь к её сыну я переношу и на неё. И мне всегда бывает радостно, когда заходит она. С удовольствием я и у них бываю. Да и была она рядом со мной, когда маму опускали в могилу.

Постоянно приходят в память слова В.Г.: «Что ей заслуженную, что ли надо?» это про меня. И мучительная мысль: «Как он мог так подумать обо мне? Подумать так низко, несправедливо. Как он мог?»

Я до сих пор не могу найти ответа на этот вопрос.

Да, именно эти его слова и перевернули всё в душе. Тут и родилась мысль, стоит ли дальше жить, если человек, которого считала самым справедливым, самым человечным и вообще самым…самым…, думает так обо мне.

А потом, раз родившись, она, как самая злокачественная опухоль, стала неотразимо овладевать моим сознанием, потому что родилась она в самое подходящее для этой мысли время — перед выходом на пенсию.

Пришлось чуть не насильно заставить В.Г. помочь мне побороть эту мысль, потому что сама бы я с ней не справилась. Чувство самосохранения заставило обратиться за этой помощью.

Я рада, что больше такая мысль пока не появляется. Что будет дальше — неизвестно. Вообще неизвестно, что и как будет дальше.

Для души человеческой нет ни времени, ни расстояния. Она может быть молодой до конца жизни человека, а может быть и старой в молодом теле. Она может в секунду быть там, где пожелает, быть с тем, с кем пожелает, она может жить с человеком рядом, где бы он ни находился.

Гоголь враз состарился душой, когда умер Пушкин.

Вот и я чувствую, что старею душой.

Удивительно ныне начинается зима. В ноябре выпал снег, а потом началась оттепель. И снег, как весной, сбежал потоками в пруд. Даже прилетели скворцы. Нахохлившись, в глубокой задумчивости сидели они на проводах. Наверное, размышляли о том, что же им сейчас делать.

Потом похолодало в самом начале декабря, и вот уже больше недели гололёд. Нет, нет, да и плюхнется на обледенелую землю чья-нибудь фигура. Люди помоложе быстро вскакивают, озираясь по сторонам. Стыдно же молодому терять равновесие. Люди постарше медленно поднимаются с земли, потирая ушибленное место, проклиная и лёд, и зиму, что где-то заблудилось и не может дойти до них. И уснувшие деревья, и земля, и сухие былинки в поле ждут, не дождутся, когда матушка-зима заботливо укроет их наготу пушистым белым одеялом. А матушка-зима и не думает ничего укрывать. Верно, занялась где-то любовными утехами с дедушкой-морозом. И представленные самим себе неуёмные ветры и метели творят на земле что-то совсем несуразное. И падает дождь там, где должен кружиться снег.