Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Вчера попыталась найти этот пузырек с ртутью. Не нашла. А Зои просто боюсь о нём спросить, боюсь, как бы он снова мне не попал в руки в тяжёлую минуту, когда жить совсем не хочется. Знаю, пройдёт эта хандра, и я снова буду жить.

Но что сделать, чтобы она не навещала меня? Нет сил, прогнать эту незваную гостью, нет сил, захлопнуть перед нею двери….

Ну, хватит стонать! Кончай! Вспомни, разве бедной Аве твоей легче было? В сто раз тяжелее. А ведь не стонала, до самого последнего не стонала. А ты? Постыдись (вот-вот, давай выговаривай себе, стыди сама себя, может легче станет).

22- го марта сделалась вдруг ясная погода (словно нарочно для нас с Г.Ф.) и мы улетели в Ижевск. Г.Ф. довела до квартиры Злобиных. Хотелось посмотреть, где останавливаются Бёрдовы, повидать Тасю Злобину (Румянцеву), с которой мы вместе учились.

Злобины приветливо встретили нас, меня вместе с Г.Ф. усадили за стол. И вот мы слушаем рассказ о вечере у В.Г., о том, кто был там, и что делали, что пили и что ели.

И я опять вспомнила, как ждали Г.Ф. и К.А., что их хотя бы ради уважения пригласят на новоселье, на день рождение. Но нет, не пригласили.

И снова в душе встал вопрос к В.Г.: «Что же сушит душу твою? Почему не понимаешь ты, как дорого им, твоим родителям, внимание твое? Как оно нужно им, как просто необходимо именно сейчас, чтобы поддержать их здоровье и бодрость духа».

Что же сушит душу твою? Что убивает всё самое лучшее в ней? Почему ты, такой тактичный и внимательный будто бы к другим людям так невнимателен и непростительно равнодушен к самым близким тебе людям, к твоим родителям?

А что уж говорить обо мне! Бесполезно спрашивать.

23 марта уехала к брату в Сарапул. Брат безнадежно болен. К болезни сердца добавилась болезнь печени (то ли цирроз, то ли рак). Печень пухнет с каждым днём. Невыносимо тяжело смотреть на умирающего близкого тебе человека…. Вот он еще жив, ему тяжело, он задыхается, а ты ничем не можешь ему помочь, облегчить его страдания, вернуть к жизни.

Самое тяжелое, мне кажется, для человека, видеть страдания другого и не мочь облегчить их, не знать, чем помочь ему, чувствовать, что ты не в силах что-то сделать для него. Это невыносимая мука….

Дни Алёши сочтены. Вот и ещё не будет человека, которому я была нужна.

Я всегда старалась, чем могла помочь ему, и это меня немного успокаивает.

Володя всё ещё в больнице. Пролежит до 18 апреля, а там обещают послать в санаторий. Уже немного привык к больничному режиму.

Какая-то новая приехала я из Ижевска. Что-то ещё вспоминается: Злобин купил часы за 50 рублей. «Тася, ты посмотри, сколько у нас часов. Скоро уж ставить некуда будет, а он ещё часы купил», — не то с гордостью за своё положение, не то с досадой на мужа говорит Тася З., - Ну зачем нам ещё часы?»

Как легко им выбросить вот так на ветер, без всякой необходимости 50 рублей! И тут же я вспомнила Катю Двинянину, её 10 человек детей, вспомнила в какой нужде, они живут! Зачем коммунизм таким людям, как Злобины, Бёрдовы? Им и без коммунизма прекрасно живётся.

Пожалуй, им при коммунизме бы хуже было: не перед кем было бы демонстрировать своё превосходство в материальном отношении свою возможность ездить на легковых машинах (за государственный счёт), своё превосходство над людьми.

На полу, на заборках солнечными бликами весело улыбается утро. Я дома. Времени 8.30 утра. Петя, чтобы не разбудить меня, очень осторожно встал, прикрыл в комнату дверь и сейчас я слышу его осторожные шаги на кухне.

— Даже за молоком поскорее сходил, чтобы К.А. не успела позвонить по телефону и разбудить тебя, — признаётся он мне.

Он дорожит мной и бережёт меня, мой Пётр. Мы будем с тобой вместе, только ты не пей.

Вот она, моя семья. Знаю, что от меня и только от меня будет зависеть и мир, и благополучие, и спокойствие всех членов семьи.

Занятия в школе начала очень не охотно. Узнала, что были Чежеговы, вспоминали поездку на луга, решили снова встретиться летом.

Вечером К.А. пригласила в баню. После бани пили с К.А. чай и разговаривали о житейских делах. Я уже научилась довольно сносно вести разговор о вещах, которые мало меня занимают.

Из редакции получила задание написать о людях, представленных к награждению юбилейной Ленинской медалью.

Я, конечно, эту просьбу постараюсь выполнить. Но едва ли у меня напишется, хорошо: не горит душа, нет в ней живого огня.

Чуть-чуть теплится слабый огонёк, готовый вот-вот навсегда затухнуть.

Не хочу, чтобы навсегда угас этот трепещущий огонёк.

Не хочу! Но…он угасает.

Сегодня утром сообщили из Сарапула, что брат Алёша умер.

Отмучился. Острая жалость, как нож, режет душу….

Умереть в 48 лет. Это ужасно. Кто виноват в его так неудачно сложившейся жизни?

Страшно говорить, но это так: глубокое доверие и вера в человека. Мы не слыхали в нашей семье слова лжи, привыкли верить каждому сову, и тем более людей, стоящих близко к нам. Сколько мне горьких минут принесло это доверие! А Алёша оно стоило жизни.

Вот и мои дети. Они не умеют врать. И скольких горьких минут будет это им стоить? А учить их не доверять людям, не брать каждое слово на веру я не могу, потому что не умею этого делать сама.

Ох, как глубоко я поверила тогда этому «обязательно отвечу» и как ошиблась в своей вере! Мне бы не так было больно, если бы я знала, что это говорит нечестный человек. Но он был честен с другими, почему, же мне он сказал неправду? Чем я заслужила её? Не знаю.

Сильный духом или слабый был К. Маркс? А ведь и он умер душой после смерти своей жены.

Нет, нет, я буду до конца сопротивляться духовной смерти, буду стараться всеми силами поддерживать в душе этот слабый огонёк жизни.

Почему же ты гасишь его? Что я плохого сделала тебе?

Бесполезно спрашивать. Пусть совесть твоя и судьба твоя будут тебе судьей.

Вот и Алёши нет. Теперь мне совсем не с кем поговорить, поспорить, проверить правильность своих суждений, поделиться мнениями. Совсем, совсем одна в душе.

Хорошие отношения складываются у нас с К.А… Я стараюсь что-то сделать хорошее для неё, она — для нас, для меня. В ней все-таки меньше этого барства, чем у Г.Ф., ближе она к людям труда, проще.

Приехала с похорон брата. Приехал проводить брата в последний путь и Сергей. «Не лежит у меня душа к Сарапулу, — писал как-то мне Алексей, — хоть бы умереть-то мне пришлось в Валамазе».

Нет, не пришлось…

Все последние годы, уже совсем больной, Алёша мечтал «о посильной работе по месту жительства». Для Алёши оборвалась жизнь, бесцельная жизнь, которой он так тяготился.

Как сейчас вижу: лежит в гробу, такой спокойный….

Всё хорошо, он спокоен.