Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

День тёплый, солнечный такой. Дома выставили вторые рамы, и в комнату обрадовано хлынули солнце и свежий воздух.

По радио передают хорошую песню о том как к плачущей девушке подошёл её любимый и ласково сказал: «Не плачь, ты не виновата, что я люблю другую». И она не плачет, потому что он не велел.

Эх, как же нужно это теплое, ласковое слово человеку от любимого!

Не понял ты, как нужно было и мне твоё доброе ко мне отношение, твоё ласковое слово.

Счастлив тот человек, если он идёт по жизни рядом с любимым. Нет счастья выше этого. Но счастлив и тот человек, если он в любимом своём видит друга себе, который вот так ласково скажет: «не плачь, не горюй, ты не виновата, что я люблю другую». На всю жизнь сохранит любящий тёплое чувство к такому человеку, всю жизнь будет с благодарностью вспоминать о нём.

Мне не выпало этого счастья, наверное, потому, что родилась в самую длинную ночь, когда бесприютные голодные волки рыскали по полям и лесам в поисках тепла и кусочка пищи.

Трудно идти по жизни одной, быстро из сил выбиваешься. Ну да ничего. Не так уж далёко и до конца. Как-нибудь дойду.

Почему Петя не стал для меня близким человеком?

Нет, не только потому, что не могла я ничего взять у него, не только потому, что беден душой, а потому, что не сберёг доверие к себе.

— Наплевал я на твое доверие, — совершенное спокойно говорит он.

— Будешь пить, уйду я от тебя, — говорю я.

— Ну и уходи. Скоро ты будешь не нужна. Вот выйду на пенсию, и сам буду ухаживать за живностью, разводить её.

— И пить будешь?

— И пить буду. Только ты ведь уйдешь без ничего. Только в том, что есть на тебе.

— Чудной какой! Да разве нужны мне будут эти вещи, если я надумаю уйти?

— Ну, вот и хорошо. Будет мне что пропивать.

— «Пить», «пропивать», а дальше что? И пропадешь ты, как человек и не будет всеми уважаемого Петра Николаевич, а будет Петька Колотов.

— Конечно, пропаду. Нет, лучше уж не уезжай, — заключает он с теплом и какой-то затаённой жалобной просьбой.

Я стараюсь, чтобы как можно реже поднимался этот разговор, чтобы не было у него, не появилось просто этой неуверенности в будущем. А то и в самом деле начнёт пить раньше времени. Надо, чтобы до конца, до самой самостоятельной жизни были у моих детей отец и мать, была вот такая хорошая, без ссор и ругани, тёплая обстановка в семье.

Я стараюсь, доброжелательно относится к мужу за его доброе отношение ко мне, за то, что не лезет в душу, где все равно ни в чем не разберётся и ничего не поймёт.

— Пишет ли вам В.Г.? — спрашиваю я у К.А.

— Нет, не писывал, как уехал.

И тень набегает на её лицо. Она думает, думает…, а потом говорит:

— Он же у меня хороший был.

— А для меня, — подхватываю я, — он был самый лучший.

И мы обе спрашиваем самих себя, почему он стал таким.

— Не горюйте, — говорю К.А., - проживём и без них. Вы будете для меня как мама, а я буду вам как дочь. Вот и будем жить.

— Проживём, — говорит и она.

Сегодня я за дневник взялась с самого утра. «Чего ты там всё пишешь? — спрашивает муж. — Надо идти стирать, а она пишет».

«Просто, — говорю, — мысли свои записываю, чтобы не забывать. Я, может, правда писать буду». Он вполне довольствуется таким ответом и никогда и попытки не делает, прочитать эти мысли.

А если бы сделал? Если бы прочитал дневник? Тогда я сказала бы ему:

Разве мы плохо живём с тобой? Разве не уважают нас люди? Разве не родила я тебе шестерых сыновей, которыми ты гордишься? Мы не заставляем их учить уроки, они сами это делают. А разве ты прививал им стремление к учёбе? Разве ты показывал им старые ведомости о своей успеваемости и институтские зачётки с оценками «отлично», разве ты говорил им, какая это радость — больше знать? В чём же ты недоволен мной?

Разве я выкупала тебя в грязи разврата уже впервые дни нашего замужества? Разве я платила алименты на незаконнорожденного ребёнка? А потом, когда уже я поверила тебе, что ты сделал с моим доверием? Разве у меня появились разные Веры и Сони? И если мы не разошлись с тобой, так только потому, что жила в моём сердце большая, чистая, светлая, тёплая любовь к другому. Там, в душе была другая внутренняя жизнь, совсем не похожая на ту, которой я жила с тобой. Я никогда не упрекала тебя твоими похождениями, не напоминала о них, чтобы сохранить в семье мир и спокойную жизнь для детей. Наоборот, я гордилась тобой перед нашими детьми, гордилась твоими Похвальными грамотами и поощрениями, данными тебе за добросовестный труд, гордилась тем, что ты не пьешь, что ты — коммунист и под моим напором общественник, гордилась всем тем, что сама же старалась развить в тебе. В чём же ты можешь упрекнуть меня? В моей любви к другому? Так тут уж я не вольна была. Не спросилась она, ворвалась в душу мою. Разве хуже от этого. И давай так: сохраним мир и спокойствие в нашей семье и дальше, чтобы выросли наши сыновья хорошими, чтобы с чистыми душами, без лишних забот и волнений вступили они в самостоятельную жизнь. А там видно будет, будем ли мы с тобой вместе. Не будешь пить, будем, будешь пить, упрекать меня в чём-то, я уеду тогда.

И ты, я знаю, согласишься со мной. Как тот, другой, был частью моей души, так и я стала частью тебя и не сможешь ты уже жить без меня. Да сейчас уж и примириться со всем, что узнаешь из дневника, тебе будет легче, потому что нет уже того чувства в душе. И не воскреснет уже больше она таким, каким было.

Вот что я скажу, если ты прочтешь дневник, мой муженёк. Тихо. Я одна. Петя на работе, мальчики в другой комнате. Сейчас сяду за статьи в газету.

Когда я пишу о ком-то, я остаюсь с ним с глазу на глаз одна. И встаёт человек весь передо мной, и я вдруг начинаю его видеть насквозь. И все-таки это трудно, написать о живых людях. Ни добавишь, ни убавишь, ни на шаг не отступишь от правды.

Статьи готовы. О двух людях, о которых ещё не писали в газете, которых ещё не знают все в районе. А я уже думаю о той радости, которую доставят они тем, о ком написаны. Особенно легко написалась статья о Дуне К., человеке труда. Вспоминаю все статьи о людях хороших, написанные мной за последнее время. И радуюсь за то, что они совсем не похожи одна на другую, как люди, которые стоят за ними. Хорошо. Я учусь писать.

И ещё, как никогда, рождается недовольство собой за то, что слишком сильно была погружена в саму себя, а на людей внимания обращала мало. Чтобы хорошо писать о людях, надо хорошо видеть их, их одежду, лицо, жесты, поступки, слышать своеобразие их речи, за каждой фразой, за всем его обликом видеть суть, убеждения, внутреннюю жизнь людей. Надо учиться искусству наблюдать за всем, что тебя окружает, надо отрешиться от самой себя, от своего внутреннего мира.