Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Весна уже начинает стёжками-дорожками протягивать руку своему лучезарному брату — лету.

Беден тот, кто видит в весне только грязь и бежит куда-то на юг от этого самого чудесного времени года. Разве можно бежать от той радости, что охватывает тебя, когда видишь милые зелёные пакетики первых листиков, пока неуверенно ещё выглядывающих из зимних покровов, или смотришь на набухшие почки сирени, готовые вот-вот развернуть перед тобой свою красоту, наполнить воздух чарующим ароматом весенних духов.

К.А. передала привет из Кисловодска от В.Г… Пошла к ней, хотелось лично убедиться, что послано письмо ей и что в нём привет нам.

Попросила прочитать письмо, и горькое чувство снова зашевелились в душе.

— Нет, — говорю, — не нам это привет, а Люде с Рудой. Не может он послать привет тому, кого не уважает, — говорю. А у самой такая тяжесть на душе.

Плохо чувствовать себя беспомощной. Раньше я никогда не испытывала это чувство беспомощности.

Возмущаюсь собой, горю от стыда, что посчитали меня маленькой букашкой, не стоящей внимания, и ничего не могу сделать, чтобы почувствовать себя снова сильной.

Строки письма снова складываются в голове, письма, которые я никогда больше не отправлю.

…..Ты помнишь, как плакала я, когда ты уходил из нашего коллектива, одна плакала, потому что был ты для меня ближе всех? Помнишь, как собирались вместе написать книгу, как хотел ты меня с собой брать на уроки, как проверяли вместе контрольные работы и спорили? Ты помнишь…. Нет, ты ничего не вспомнил, кроме того, что был у нас в химкабинете спирт. Я не виню тебя в том, что не смог протянуть руку дружбы, виню за то, что так легко, бездумно говорил мне неправду, а я верила, глубоко верила каждому твоему слову. Кто просил говорить тебе мне неправду? Как же ты не понял, что нельзя меня обманывать, потому, что слишком тяжело я переношу всякую ложь, а от тебя подавно. Ты в душе радовался, гордился собой, наверное, какой, мол, я хороший, что все меня любят, и не подумал ничуть о другом человеке, как же ты мог так легко растоптать доверие человека к тебе?

Нет, не встречаюсь я больше с тобой в мыслях своих, потому что встреча с тобой мне тяжела, не тоскую уж больше о тебе, тоскую о той большой любви, что ушла вместе с тобой из моей жизни и не вернется больше. Ведь ты не захочешь сказать просто так, как сестре: «Простите меня, я причинил вам много горя, но причинил «без всякого злого умысла», — как ты говорил раньше, вставляя для меня бесконечные «окна» в расписании. — Не грустите, я по-прежнему уважаю вас и дорожу вашим доверием. Добрым словом и тёплым отношением к вам постараюсь загладить свою невольную вину перед вами». Как бы я рада была таким словам! На всю жизнь сохранила бы я доброе чувство и благодарность за эти слова. Но ты не скажешь, не оживишь души, и потухнет в ней еле тлеющий живой огонёк….

Бесполезно писать. Ты всё равно не ответишь, не поддержишь, своим вниманием не согреешь души. Эх ты, горькая моя «Оппозиция»!

Не уважаешь ты меня больше, хотя и говорил другое. Уважаемым людям не врут.

За окном стоят молодые берёзки. Дождь разбросал по их голым пока ветвям жемчужные капли, и они висят сейчас, вспыхивая то нежно-зеленым, то розовым цветом, то потухая, то снова загораясь всеми цветами радуги в лучах выглянувшего вдруг из серой пелены солнца. Как это раньше не замечала я такой красоты?

Наверное, потому, что слишком полна была душа, и ни для чего другого не оставалось там места.

«Счастлив, кто в старости сохраняет все свои чувства».

Фонвизин.

Значит я счастливая, несмотря на все горечи и тревоги. Конечно, счастлива! Счастлива, что вижу чудесную красоту природы, счастлива, что стала лучше понимать людей, счастлива, что не в наркотиках нахожу наслаждение.

Сегодня у нас торжественное собрание, посвященное Ленинскому юбилею.

По радио Шуклин Слава уже второй день говорит, что на собрании все должно быть торжественно, что все должны явиться в срок и т. д.

Я тоже очень хочу, чтобы всё было торжественно и, конечно же, приду в срок, как обычно.

В срок собрание, как обычно, не началось, но народу собралось много.

Наградили юбилейными медалями 59 человек, из них немногим более четверти мужчины, остальные женщины.

Горжусь за свой пол! Скоро, верю, проснётся в вас чувство собственного достоинства и вы, мои подруги, скажете: «Мы не только можем трудиться, но мы и руководить не хуже вас, мужчины, умеем». Вспоминается мне мастер смены Нина Гусева.

Каким хорошим организатором она оказалась! Подумаешь ли?

Просто мы боимся ещё порой: «А вдруг не выйдет?» нам, женщинам, ведь даже маленькой ошибки не прощают. «Чего с неё взять — женщина!» разве она может руководить. — Как часто ещё сталкиваешься с таким мнением!

Ошибочным мнением!

Дали и мне юбилейную Ленинскую медаль.

Я душой принимаю эту награду, потому что вся душа отдана служению делу Ленина. С ним я сверяю каждый свой шаг. «Не проходи мимо добра и зла, будь хозяином жизни», — учил Владимир Ильич, и я всю жизнь следую его завету.

Концерт понравился. Галина Мих. прочитала своё стихотворение о любви к жизни. «Я люблю жизнь и очёнь боюсь умереть», — говорит она.

А вот у меня почему-то нет такой привязанности к жизни, хотя я несколько раз стояла на краю могилы. Я не то, чтобы не люблю жизнь, а просто не дорожу ею, наверное, потому, что, слишком большие требования к ней предъявляю, а она их в большинстве случаев не выполняет.

Вот получила Ленинскую медаль и опять с горьким чувством подумала: «Будь бы В.Г. в районе, он бы опять, как тогда, постарался бы отвести мою кандидатуру от награждения. Наверное, опять сказал бы: «Ну, это уж не знаю, что у них в коллективе делается. Этого ещё не бывало!»

За что? За что он так ко мне несправедлив? Вспоминается опять его:

«Если это откровенное письмо Вас в какой-то мере устраивает, примите его как извинение за моё заблуждение».

И все-таки не сказал он до сих пор, почему он поверил другим, а не поверил мне, моему отношению к нему, почему не захотел прямо со мной поговорить?

Так легко перевёл в «оппозицию» и всё!

Почему тебе было так легко перевести меня в эту «оппозицию»?

Почему? Не нахожу ответа.

Вчера позвонили из редакции, сказали, что обе мои статьи единогласно решено поместить в юбилейный номер. Просили разрешения подписать статьи разными фамилиями (две статьи в одну газету одного автора нельзя, — говорят, — помещать»). Посоветовала одну из них подписать девичьей фамилией. Петр протестует: «Какая ты, — говорит, — Нохрина, ты Колотова и все».

Геле Такаевой сказала, что не люблю анонимок и не хочу, чтобы написанное мною подписывалось не моим именем. Так и решили: одну подписать девичьей фамилией, другую — настоящей (теперешней).