Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Как вспомню сейчас, как проливала слёзы перед В.Г., отстаивая существование «Устного журнала», так стыдно станет. Перед кем лила? В ком хотела живинку разбудить? Поддержку найти?

Нет, и в РК КПСС мне сейчас доверяют больше чем при В.Г… Такое доверие пробуждает дух мой и заставляет действовать.

Великая сила — доверие! А все-таки Чувашов В.Е. — прямой, честный и умный дядя. Я уважаю его и с удовольствием беседую с ним.

«Нужен контроль за вашей деятельностью», — В.Г., продолжаю я вспоминать историю с «Устным журналом». Да, нужен. Я никогда не была против контроля. Но контролирующий человек должен иметь право на контроль, моральное право.

Послал бы человека, чтобы побывал на «Устном журнале», побывал на совещаниях нашей редакции при подготовке очередного номера, побеседовал бы со мной, как организатором этого дела, отметил бы недостатки и положительные стороны его. Это ведь тоже контроль. Вот такой контроль мне очень был нужен.

Форм контроля много. И в каждом отдельном случае требуется определённая форма контроля. Контроль и доверие должны идти рядом.

Главное — больше доверия. «Устный журнал» был не только формой борьбы со всеми недостатками, но и большая работа с молодежью, и работа с населением. Тонкая индивидуальная работа. Нет, мы не только разбирали материалы, поступившие нам, мы много говорили, порой спорили обо всех вопросах общественной и личной жизни. Наверное, вот эти споры и беседы и привлекали молодёжь ко мне.

«Набрали молодёжи и вертите ею, как вам вздумается», — бросили мне упрёк.

Посмотреть бы, в какую сторону вертится мною эта молодёжь и большое бы спасибо сказать, если смогла заставить её «вертеться» в нужную нашей стране сторону, а не одёргивать грубо: «Нужен контроль за вашей деятельностью!» Окрик, исключающий всякое доверие. И от кого? От человека, с которым дружно работали вместе целых 5 лет, который, знаю, уважал меня, советовался со мной, который стал для меня единственным, которому я доверяла, к которому стремилась душой. Это был удар для меня, страшный удар, исключивший меня на несколько лет из активной жизни.

Но идеологическая убеждённость победила. А для В.Г. адвокат, сидящий во мне, подобрал оправдание.

«Ты же замахнулась на начальство, руководителей. Он — руководитель. Как же он мог встать на твою сторону?» — убеждал адвокат меня. И убедил.

Снова В.Г. пошёл со мной, снова я — активный участник жизни.

И вот третий удар…. «Нам она (т. е. я) не подходит ни для одобрения, ни для поощрения». Почему? Объяснения нет. Не подходит и всё.

Это был самый сильный удар, чуть не стоивший жизни, заставивший меня пойти к В.Г. и сказать всё.

«Он должен знать, какую муку причиняет мне своим недоверием ко мне, своим холодным равнодушием», — убеждала я себя.

И пошла. Не описать то волнение, которое испытывала, поднимаясь по лестнице. Сердце стучит так, что я слышу его удары. А потом слабость. Я не могу справиться с собой, овладеть своими мыслями. В голове всё перемешалось. Остановилась. Передохнула. Постояла. Хорошо, что не сразу зашла к В.Г… Справилась с собой.

И вот я в кабинете.

Снова вижу это холодно-равнодушное лицо, слышу равнодушный голос:

«Какие у вас ко мне претензии?»

Всё поднялось во мне, и не сказала я, а выдохнула:

«Ох, секретарь. Да ведь я другом вас своим всегда считала, а вы…претензии». Наверное, всё выразилось в этом восклицании: и долгие раздумья, и боль, и тоска….

Наверное, оно и свело В.Г. с руководящих высот ко мне. В.Г снова зашагал со мной. Да недолго. Побоялся. Чего? Не знаю.

Побоялся и предал, ибо обман человека, который безгранично верит в тебя — это тоже предательство, самое…худшее предательство. Ещё один удар пришёлся по моей душе….

Нет, и он не сломил меня. Чувствую, что все-таки убеждённость во мне побеждает.

Не знаю, когда появилось во мне это стремление отомстить за все: за мои бессонные ночи, за мою боль, за всё зло, причинённое мне, отомстить добром, потому что месть за зло добром — дело мужественного человека, а я хочу быть мужественной.

Пусть судьба нас рассудит!

Вечер. Мы у папиной жены, Гавриловны. Яркий свет от большой лампочки заливает комнату.

— И у вас всегда горит такая яркая лампочка? — спрашиваю.

— Нет. Это мы сегодня только ввернули, а так у нас всё маленькая горела. Мы просим включить вместо большой лампочки, маленькую. Комната сразу погружается в полумрак. И мне сразу вспомнилась другая комната с таким же полумраком….

Ох, и хитрый же человек! Знает, что такой полумрак располагает к откровенной задушевной беседе.

И тёплое чувство снова шевельнулось в душе, теплое чувство за часы, проведённые рядом с ним в хорошей беседе. Рядом с ним отдыхала и согревалась душа. Нет больше этого. И все-таки тепло, унесённое с собой с тех часов, где-то далеко-далеко живёт в душе. Я храню его, как самое светлое воспоминание.

Наверное, юноша не спешит так на свидание со своей любимой, как я ждала того времени, когда останусь с тобой, мой дневник, наедине.

Я только что вернулась из Челябинска, куда ездила вместе с Г.Ф.

Мы давно собирались поехать вместе, а тут как-то сразу решили. И вот мы в автобусе. Хорошая солнечная погода. Перед нашим взором проплывают чудесные пейзажи нашей уральской осени. Нет ни одного времени года, которое было бы также богаче красками, как осень. Небрежно смешала она жёлтую, розовую, коричневую и зелёную краску и бросила на землю, золотой узор выткала на зелёном платье берёзок, пурпурную мантию подарила осинке, и она, как костёр, пламенеет сейчас среди лесов, а на рябину набросила красное покрывало. Как шаловливое дитя эта рябинка выглядывает весело на дорогу из-под распростёртых ветвей — рук молчаливых тёмно-зелёных елей.

Г.Ф. рассказывает, вспоминает старину:

— Вот здесь была деревня Вожгальцы, а вот тут стояла школа.

Я смотрю на указанное место и вижу только группу обломанных, старых деревьев, сохранившихся от школьного сада.

— Начальницей школы была старая дева, уважаемая Ульяна Ивановна, — продолжает Г.Ф. — Выстроил эту школу и передал земству управляющий стекольным заводом в Кокмане Контовский. В деревне Логово позднее была построена церковь, и в 1908 г школу перевезли туда. Большая, светлая под железной, красной крышей она стоит и поныне.

Вот и деревня Русский Караул:

— Её раньше звали Мещанский караул, — вспоминает Г.Ф.

— Почему? — удивлённо спрашиваю я.

— А жили тут, батенька мой, шорники, сапожники, портные, валенщики. Были они умеющими людьми, зарабатывали довольно много и жили богато.

Для меня это ново, и я слушаю с большим интересом. Как много могут поведать из прошлого вот такие старые люди, и как не умеем мы ещё пользоваться их памятью, сохранившей много интересного из истории нашего края, — думалось мне. — Вот умрут они и унесут с собой эти сведения, так никому и не поведав о делах и людях седой старины. У дороги на убранном поле недвижно застыл комбайн — работяга широкого профиля.