Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Серёжа очень боялся, что мы опять заспорим, как с Сергеем Федоровичем, но первое же обращение к нему заставило понять, что такой человек вот так сразу не вывернет душу перед незнакомцем, да ещё женщиной. У такого скоро не узнаешь, чем он дышит и во имя чего действует. Говорит медленно, будто взвешивает каждое слово.

Потом я спрашивала брата:

— Скажи, что он за человек?

— Хороший человек, — отвечает, — положительный. Он не пьёт, никогда не пользовался своим руководящим положением, боже упаси. В свободное время они, т. е. Павел и его жена, ходят в театр, катаются на лыжах и коньках. В общем, живут правильно. Но как-то всё это делается слишком уж чинно, без души. Павел Ващенко (так его зовут) не пошутит, не посердится, не рассмеётся. С ним скучно. Я не знаю, может ли он чем-нибудь увлечься от души, — рассказывает Сергей.

На обратном пути в поезде произошло небольшое событие, которое тоже заставило поразмыслить. Здоровенный детина лет 45 напился до чёртиков. Лазал с полки на полку, выражался нецензурными словами. Словом, у всех пассажиров вагона вызвал своим поведением возмущения.

— Высадить его надо!

— Проводница, почему вы не принимаете никаких мер?

— Ночью никакого покоя из-за него не увидишь.

— Чего смотреть на таких пьяниц.

Проводница сказала, что пассажира можно высадить только по требованию пассажиров.

Проводница составила акт. Я расписалась в нём и подала на подпись другим.

И к моему великому удивлению, никто не захотел больше этот акт подписать, никто не захотел довести дело до конца.

Как будто подменил кто пассажиров.

— А нам он не мешает. Пусть едет.

— Да вы что? Только же сами возмущались его поведением.

— Акт подписывать не будем. Не стоит ввязываться в это дело. Ещё потом потащат куда-нибудь нас, наживешь беды.

Эх, «гуманность» наша! Сколько же порой вреда от нее.

Мы с Г.Ф. и ещё один человек, военный, акт всё-таки подписали, и пьяница был удалён из купе и с поезда.

Приехала 12го сентября домой. Пётр возмущается:

— Хоть какую-нибудь стряпуху лет 30 бери, что ли.

— Погоди, — говорю, — лет пять.

— Все-таки думаешь уходить?

— А что же мне делать, если появится стряпуха? — отшучиваюсь я.

Разговор идёт на невысоких мирных нотах.

— Это ещё цветочки, — думаю про себя. — Ягодки впереди будут, уважаемый Петр Ник.

Я довольна поездкой. Душой богаче вернулась я из неё. И рана затягиваться, будто, стала. И пустоты я уж, будто, той не чувствую.

И хандра пока больше не навещает меня.

Ну и, слава богу.

Встретилось стихотворение:

Вот таким и ты был для меня долгие годы.

Будто совсем давно это было. Было и быльём поросло. Нет того прежнего чувства, и не вернётся оно. Горько порой бывает. И все же нет-нет, да и выплывет из памяти:

— Как отсюда всё слышно!

— А мы закроем плотнее.

И на цыпочках осторожно к двери. Как заговорщики какие.

Или вдруг встанет передо мной, чтобы передать то, самое нужное. И тут же мысль: «Как же испугался за себя, если пошёл на такое. Ох, ты, трус такой!»

И радостное, какое-то нежное чувство снова родится в душе.

Нет-нет, да вдруг встанет передо мной. Хочу вроде поговорить, но тут же обрываю себя: К чему? Зачем?

И уходит куда-то из сознания дорогой такой прежде образ. И всё будто заволакивается туманом.

Рана будто рубцуется, и рубец её я постоянно ощущаю в душе. Может со временем, и он сгладится.

Погода стоит сухая-сухая. Заканчиваем последнюю сельскохозяйственную работу: копку картофеля.

А впереди ждёт целая груда общественных дел.

Снова хандра своей когтистой черной лапой сжимает сердце…

За что? Разве я виновата в том, что так получилось в моей жизни? За что же я должна мучиться? Разве любить — преступление?

Почему ты предал меня? За что?

Нет, я не унижусь больше перед тобой, не дам тебе повода ещё раз погордиться собой: «Вот я какой!»

Не «какой!» ты тут оказался, а жестоким и бессердечным. Не понял ты, как нужно мне было хотя бы в мыслях встречаться с тобой, говорить с тобой. Ты даже эту возможность отнял у меня. Не понял ты, как важно было сказать мне: «Не плачь, ты не виновата, что я не люблю тебя, но я благодарен тебе за всё». Не понял ты, как важно было для меня, чтобы ты назвал меня своей сестрой и другом, не понял, как дорого мне всё, что связано с тобой. Ничего не понял ты и обрёк меня на мучения.

За что? Что я сделала плохого тебе? Почему ты так равнодушно прошёл мимо другой души?

Ну не могу я, не могу, понимаешь, не могу выбросить тебя из своей жизни. Почему я должна страдать за это?

Почему?

Вчера утром позвонила К.А. и сообщила, что Там. Андр. предлагает нам свозить на машине за грибами. Хорошая наша Там. Андр., будто знала, что у меня тяжело на душе. Как же я благодарна ей за её заботу обо мне! Чем отплачу за нее? Она всегда приходила на помощь, когда мне становилось плохо.

Мы сидим с К.А. в ожидании машины.

— Как дела у В.Г.? — спрашиваю я.

— Не знаю, — отвечает она и быстро переводит разговор на другое.

Одно из двух: или В.Г. предупредил её, чтобы ничего не говорила мне о них, либо ей, как и мне, тяжело говорить о них. И в том и в другом случае это не делает чести В.Г.

Нет, не Человеком он оказался на деле, а просто человеком. Раньше встреча с ним в мыслях всегда приносила радость, сейчас — только боль.

Наоборот, лучше и бодрее я себя чувствую, когда не думаю о нём, когда гоню его от себя. Начну по привычке говорить с ним и тут же одёргиваю себя: «А что мне даст разговор с ним?»

Мы едем с Иосифом Егор. и К.А… Я вся во власти движения и природы.

Ныне стоит замечательный год. Ещё не было ни одного заморозка. Тепло и солнечно, как летом. И только осенние краски говорят о времени года. Красиво!

…На опушке леса стояла кудрявая берёзка в простеньком зелёном платьице. Подошла к ней Осень, дохнула прохладой, обрызнула холодной росой и стала снимать с неё летний наряд. Загрустила берёзка, а осень говорит ей: «Не горюй, я дам тебе другое, нарядное платье, зачем тебе будничное?» И надела на неё роскошное золотое убранство.

Полюбовалась берёзка на него, стало вдруг ей холодно и неуютно в нём. Будто радости жизни стала лишаться она.

«Нет, не нужен мне твой роскошный наряд, — грустно проговорила берёзка, — нет мне в нём жизни. Возьми его себе». И скинула она золотое платье себе под ноги.