Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 30 июля 1831 года

Москва становится пустее час от часу; скучно, да и время дурное. Холодно ужасно. Вчера в Петровском встретили мы тележки (теперь это модно тут); в одной сидела кучером молоденькая Солдан, а другая сестра сидела в телеге, а возле нее, развалясь, Тургенев; пола его фрака висела и терлась жестоко колесом. Мы ему закричали, но он в восторге ничего не чувствовал, и я уверен, что приехал домой с одной только фалдою. В другой телеге был Вяземский с двумя дамами. Теперь не видно иных катаний, как в тележках.

Александр. Москва, 31 июля 1831 года

Весь город наполнен радостной вестью о благополучном разрешении от бремени императрицы великим князем Николаем!

Сказывал мне Новосильцев, что в Завидове все усмирено. Князь Дмитрий Владимирович принялся за русский манер, был там сам и голову трепал за бороду, а другому дал собственноручный тумак. Было несчастное стечение обстоятельств, праздник, Иванов день, народ был пьян, потому легко было целовальнику возмутить легковерных дураков и уверить их, что фельдшеры, присланные князем для подаяния помощи от холеры, вместо того поляки, кои приехали отравлять колодези, особенно когда, разбив их шкатулку, нашли в ней разные травы. Все это доказывает, с какой осторожностью должно ныне поступать. В мокрое время искра – ничего; но теперь, как в засуху большую, куда искра ни падет, тотчас вспыхнет. Дай Бог, чтобы рассказываемое о происшествии в поселениях было преувеличено. При ненависти народной к полякам ну как оставить их на ногах?

Поздравляя Вяземского с ключом, все ему изъявляют сожаление, что получил он оный вместе с поляком Пельчинеким.

Александр. Москва, 1 августа 1831 года

Вчера был точно праздничный день для Москвы; молились в соборе, Филарет служил. Комендант славно прочитал нам рескрипт государя к князю Дмитрию Владимировичу о рождении великого князя. Палили из пушек, а вечером иллюминовали город. Люди пустые делают, что хотят, а Бог, видимо, благословляет царский дом наш и царя осыпает милостию своей. Смутные обстоятельства пройдут, и Николай I будет наслаждаться плодами твердости своей, терпения и добродетели. Видно, государь узнал о рождении Николая Николаевича в Новгороде и оттуда князю нашему написал, вспомнив древнюю свою верную столицу.

Вот и письмо твое от 28-го. Выходит, что ты узнал о разрешении императрицы после отправления почты, и что государь, по словам графа Нессельроде, поспеть изволил к радостной минуте. Теперь давай Бог хорошее известие из-под Варшавы.

Александр. Москва, 3 августа 1831 года

Все сожалеют только о Фильде, который целый век собирался ехать в Англию, наконец собрался, поехал, и едва был в Лондоне, как занемог и умер. Верно, спился.

Сопровождавший его туда ученик Шарпантье или пишет это, или сам сюда, кажется, возвратился. Жаль! Большой был талант, и еще не упадал ни в игре, ни в сочинениях своих, хотя и был очень ленив под конец.

Александр. Москва, 4 августа 1831 года

Т-в Сергей Павлович зело постарел, что, однако же, не помешало ему жениться на своей девке, от коей имеет малюток. Что бы ему лучше отдать имение которому-нибудь из Урусовых? Да мало ли что бы могло быть, да не так есть!

Что-то еще куролесят в Европе. Охота была этому Кобургскому ехать в Бельгию! Ныне и короли, коих предки несколько столетий на престолах, с оных слетают, а бельгийский импровизированный скипетр того и гляди, что из рук выпадет. Жаль мне очень, что это царство состоялось; как ни говори, а оно бунтовщичье.

Александр. Москва, 6 августа 1831 года

Полевой писал мне и просит разрешить маленькое обстоятельство, которое остановило напечатание биографии батюшкиной. Он сделал примечание, в коем говорит, что, сколько ему известно, биография составлена одним из сыновей Якова Ивановича и что, верно, напечатание оной не будет ему неприятно, что подобные сведения о людях знаменитых возвышают чувства молодых людей, служат им примерами и проч. Цензор сказал, что статья хороша во всех отношениях, но что она может быть похищена у сочинителя, что нужно его согласие на напечатание оной. Я отвечал Полевому, что одобряю осмотрительность цензора, что статья точно моя, что я не противлюсь нимало ее напечатанию, но желаю, чтобы имя автора было знаемо одним г-ном цензором, но для публики осталось неизвестным. Полевой показал ему мое письмо, и таким образом все устроилось.

Я переменил в биографии, по замечаниям твоим; одно оставил только, что сказано об Альтести; во-первых, он не назван, сказано просто «один иностранец», да он и умер уже давно. Когда выйдет из печати, пришлю тебе; ибо Полевой обещал мне несколько экземпляров особняком напечатать, как сделал это тогда с моей статьею о первых русских журналах. Полевому пожалована Анна 3-й степени за выставку, он тоже тут участвовал. Удивляется Вяземский, что нет до сих пор указа о его камергерстве, а ему писал официально Бибиков [Дмитрий Гаврилович, позднее министр внутренних дел], поздравляя с ключом.

Александр. Москва, 7 августа 1831 года

Тургенев раза два говорил мне не о своих, но о братниных обстоятельствах, что положил женить его в Англии, что для этого нужно приданое будущей жене и капиталец, который надобно ей тотчас ассюрировать [обеспечить]; говорил, что не может продать деревню, которую назначил для этого. Просил ему в сем помочь и уплатить, по возможности, долг наш. Я говорил ему откровенно, как мы стеснены, чему он верить как будто не хотел, полагая, что ты, как Калинин и Рушковский, нажил себе состояние. Я сказал ему, что напрасно он не писал к тебе, прежде чем быть в Россию, и не говорил, приехав в Петербург, с тобою. «Я не хотел, – отвечал он, – беспокоить Константина: я и без того много им одолжен по аренде моей, да и впредь на него рассчитываю». – «Но теперь ты хуже делаешь для него, требуя вдруг денег». Я советовал Александру требовать деньги с тех, кои имеют, – например, князь Дмитрий Владимирович; но он говорит, что везде отказы только получает. Я ему дал резоном приданое, которым надобно было снабдить Ольгу, и что нас это очень расстроило и стеснило. «Очень понимаю это, – отвечал он, – но ведь и моему-то надобно приданое; я для этого только в Россию приехал».

Только не знаю, откуда он взял, что долг наш составляет 10 тысяч. Как Сергей Иванович покойный был здесь, то взял я у него только 3300 рублей, на кои проценты с 1825 года тогда надобно было отдать Миллерше. Александр сам сознался, что имеет капиталы, но кои трогать не хочет; почему же не хочет нас причислить к этому разряду? Сим-то именно дружбу свою и докажет, а долги приведем в ясность и перепишем старое письмо на новое. Видно, есть еще другое заемное письмо на деньги, тебе особенно данное. Все это не худо знать тебе на всякий случай. Странный он человек: пеняет мне, что роскошничаю, имея, как уверяю, нужды. – «Да где же это роскошничество? Мы, кажется, старые приятели, а ты у меня даже и не обедал одного разу. Кто живет меня скромнее в Москве, пусть назовет». – «Да так, дочери прекрасные, только и молвы, что о Булгаковых». – «Да разве надобно деньги на это, чтобы говорили, что дочери мои хороши?» Скажет нелепицу, да сам смеется после. И предобрый, и преветреный; а жаль, – это между нами, – что он не всегда осторожен в разговорах своих, а на него и без того глядят глазами пристрастными. Здесь он все на пирах беспрестанных.