Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 21 сентября 1831 года

Тургенев просил везти его с нами к Пашковым; доктор позволил ему выехать, но только в карете, а у него коляска. Умора! Он вчера был все в восхищении от Катеньки, которая подлинно была очень авантажна.

Я читал приношение княгини Багратион в пользу холерных. Вот хорошее употребление богатства.

Здесь весьма нехорошие ходят слухи о Киселева жене, урожденной Потоцкой, будто она мужа, яко москаля, бросила, все свои брильянты и деньги отдала бунтующему отечеству. Я не верю этому уже потому, что она в Вене, а не в Париже. Я бы желал, чтобы ты подтвердил мое мнение. Киселевы меня спрашивают здесь; но я им отвечал, что ничего не знаю и что, верно, это вздор. Не сделав этого прежде, верно бы не стала отдавать что имеет, когда участь Польши на волоске.

Каковы стихи Пушкина «Клеветникам России»? Прекрасны, давно бы ему приняться за такие сюжеты. Я читал их с большим удовольствием.

Я слышал вчера, что взяты трое в деревнях их: Мельгунов, Левашов (брат Соймоновой) и Шалашников; они замешаны нашлись, но не знаю – в чем, старая ли это московская история Сунгурова или курская, о коей говорят. Когда угомонятся бездельники?

Александр. Москва, 22 сентября 1831 года

Шайка молодежи: Шалашников, Мельгунов, Козлов и Левашов, о коих я тебе писал, взяты, сказывают, по подозрению в делании фальшивых бумажек. Все они имеют состояние. Что же делать беднякам, ежели богатые занимаются столь гнусным, преступным промыслом?

На площади, где монумент Пожарского, есть караульня; выходит оттуда солдат, заряжает свое ружье, выстреливает по первому проходящему (какой-то продавец-мещанин) и убивает его наповал. Доктор Рейхенау, который его свидетельствовал, полагает, что это сумасшествие; но солдат очень спокойно отвечал: «Я дал себе обещание сегодня, проснувшись, убить кого-нибудь». – «Зачем?» – «Так!» – «Да ведь тебя накажут!» – «Я знаю и готов на это; будто служить лучше? Уж лучше один конец!» Не замечают никакого раскаяния в нем. Мой извозчик Яков случился тут и слышал слова солдата после выстрела: «Как славно я в него попал!» Как ни говори, но это сумасшествие или белая горячка.

Александр. Москва, 23 сентября 1831 года

Нарышкина, урожденная Хрутцова, возвратившаяся на днях из чужих краев, обрадовалась любезному отечеству, кинулась на кислые щи и русское кушанье. Вдруг понесло ее с обоих концов: и рвать, и слабить; думали, что умрет, но вчера, слава Богу, было ей уже хорошо, и миновала опасность.

Вчера они меня атаковали о деле Ж. с Тургеневым, обвиняя последнего, что он такое дело не задушил. «Да он так-то задушил, что я не знаю, о чем вы говорите, и Тургенев, будучи мне 40 лет приятелем, ни слова мне не говорил ни о чем. Расскажите мне, пожалуйста, что такое?» Тогда Хрущовы, удивленные, что я ничего не знаю, стали мне рассказывать историю. Они дружны с Ж., но и тут не могли дать оборот хороший делу. Зачем вмешивал Тургенев князя Дмитрия Владимировича? Видно, они не знают о сорока тысячах, кои князь Дмитрий Владимирович был должен Тургеневу и давно заплатил, а Ж. показывал их незаплаченными; так как было тут не вмешивать князя Дмитрия Владимировича? Но я не сказал им ничего, а переменил только разговор. «Как вы знаетесь с бунтовщиком?» Во-первых, этот – не тот Тургенев, которого вы полагаете; а ежели это и так, то дело правительства, а не мое, его судить или наказывать, а мое дело – не разделять его образа мыслей и не нарушать старой дружбы. Теперь станут барабанить по городу, и я заранее вооружаюсь ужасным нейтралитетом.

Александр. Москва, 24 сентября 1831 года

Как я тебе благодарен, любезнейший брат, за сладкие минуты, которые ты мне доставил вчера! Я отправился в дальнее путешествие на Третью Мещанскую, где отыскал хижинку в три окна и в землю вросшую. Тут живет несчастный старик Нелыианинский. Жена встретила меня словами: «Муж мой в постели, болен». Но я все-таки хочу его видеть. Вдруг слабый голос сказал: «Пустите ко мне Александра Яковлевича». Я вошел в конурку, в коей едва помещалась постель, на коей лежал бедный больной; он насилу привстал, чтобы поклониться. Сперва дал я ему высказать горе свое; и подлинно, тяжело из грошей, кои едва достаточны на пищу, отделять еще копейки на лекарства. «Отчего вы больны, Андрей Петрович?» – «Да коли правду сказать, ваше превосходительство, – сказала жена, – то от нужды, которую терпим». – «Бог не оставляет нуждающихся». – «Мы не надеемся, чтобы состояние наше переменилось». – «Напрасно». – «Вот и единственный покровитель наш, ваш братец, по милости своей хлопотать хотел о пенсии, но, видно, не было успеха: давно ничего не знаем». – «А я вместо того привез вам письмо, по коему увидите, что брат подает хорошие надежды». Они ну креститься! Я вынул письмо Тутолмина к тебе. «Прочтите сами, что пишет ему Иван Васильевич Тутолмин».

Больной, у коего один глаз совсем закрыт, сказал, что одним глазом вовсе не видит, а другим очень мало, и что слишком слаб, чтобы читать, а просил меня потрудиться. Он ожидал, видно, род учтивого отказа, но когда я прочел громко: «его императорское величество всемилостивейше жалует по докладу, утвержденному такого-то числа, такому-то, надворному советнику Нелыианинскому пенсию 600 с лишком рублей…» – то надобно было видеть, что тут произошло: долго муж и жена плакали, не в силах будучи говорить, и меня растрогали, так что я туда же. После начали благословлять государя и тебя. Попросили еще раз прочесть письмо Тутолмина, которое я им и оставил. Я более часу еще посидел, сердце радовалось. Я видел тут, как жребий человека, чувства его, разговоры и самое здоровье могут в одну минуту перемениться, когда радость заступает место отчаяния. Вот таких-то бы бедных отыскивать всем этим бесчисленным комитетам и обществам призрения, кои награждают токмо по протекциям людей, не имеющих часто нужды в пособиях! Как бы сладко было государю, ежели бы отыскивали поболее надворных советников, служивших ежели и не отлично, то честно и бескорыстно 40 лет! Как бы молитвы их доходили до Неба! Благодарю тебя еще раз, любезнейший друг, за душевное удовольствие, которое ты мне доставил. Они ныне редко бывают. «Вы узнали какую-нибудь хорошую новость, папа?» – сказала мне Катенька, когда я возвратился домой.

«Нет, моя милая, но я провел целый час, который не может купиться никаким удовольствием»; а когда я ей рассказал, что было, то можешь понять, зная ее добрую душу, была ли она тронута. «Ах! Дяденька! Дяденька всюду, где можно сделать добро…» Да и не договорила, ушла, стыдясь слез своих.

Ты, мой милый, забыл, видно; но я просил у тебя «Лексикон русско-французский», когда еще начал перевод «Рославлева», а я уже начинаю третью часть, в Горбове перевел четыре главы. Так скоро у меня идет, что когда случится не знать слова, то прыгаю и оставляю белое место, коих накопилось довольно; а Бальмен, бывший здесь, дал мне все французские термины войны. Не скоро бы я дознался их.