Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Принесли письмо твое от 12 октября. Я не вижу нужды тебе оправдываться в молчании: ты исполнил долг свой. Урусова и не ты, но умела же молчать. Когда я спросил у княгини Елены Павловны, правда ли, что будет императрица сюда, то она отвечала: «Не думаю. Как же бы дочь не знала, а я теперь получила от нее письмо от 9-го, и она ни слова не говорит об отъезде». Скоро после узнала она от самого государя, что императрица будет сюда, и государь прибавил: «Ваша дочь была посвящена в тайну; я сказал это только накануне отъезда Бенкендорфу, который уверил меня, к моему великому удивлению, что меня в Москве ждут» (об этом подлинно говорили уже месяца два, но так, наобум). Катенька очень рада: будут оказии поплясать, а она большая охотница до того. Сегодня встала уже очень рано (а любит поспать), чтобы заняться своим туалетом. К счастью, имеет она особенный, отличный дар сама убирать голову, без парикмахера. Сделала теперь проект прически, и прекрасно; платье взяла у Ольги, почти не надеванное. Ольга и княгиня отдали ей все свои драгоценные вещи. По милости твоей и Марицы [жены Константина Яковлевича Булгакова] у нее есть три платья русских, будет их надевать попеременно; какая нужда, что все одни! А для бальных платьев придется умудряться как-нибудь. Уж это пусть себе делает Наташа, как хочет. Я тут, к сожалению, не могу быть помощником.

Ермолов рассказывал, что намедни государь за столом вдруг спросил его, знает ли он Хлопицкого. – «Знаю, ваше величество». – «Как ты разумеешь о нем?» – «Он человек с большими способностями; жаль, что несчастный этот бунт доставил ему случай употребить их во вред себе, отечеству и России». – «Кажется, нечего будет его опасаться более?» – «Должно так полагать, государь; он же стар и изнурен ранами; раскаяние и размышление научат его уму». Государь казался очень доволен словами сими. Заключения делают, что Ермолов управлять будет царством мятежным.

Катенька пришла показаться; голова прекрасно убрана, а платье еще переделывают. Я желал бы уже возвращаться из дворца, надобно взять терпение. Я хлопочу все о ботфортах к завтрему; своих еще не имею, послал просить у Сталя его, или чтобы достал у кого-нибудь.

Александр. Москва, 17 октября 1831 года

Давеча повез я Катю во дворец. Вышло, что это было представление всех фрейлин; но тем дали, не знаю почему, очень поздно знать. Их было всех, с двумя петербургскими, восемнадцать. Катенька сама хотела тебе описать представление, но я скажу тоже, как упомню. «Ах, вот, – сказала императрица, прежде нежели княгиня Татьяна Васильевна успела назвать Катю, – вот одна из наших Дев Солнца. Поцелуйте меня, я в восхищении видеть вас, и особливо в Москве. Как поживает сестричка?» – «Она уже мало выезжает, ваше величество». – «Я знаю, что она брюхата, бедная деточка. Она все так же красива?» – «Немного похудела, ваше величество». – «Бедняжка, – повторила императрица, – такая молодая и уже брюхата. Как поживает ваша матушка?» – «Не очень хорошо, ваше величество: она простыла (это велено было Катеньке сказать: Наташа хочет избежать туалетных издержек)». – «Надеюсь, мы будем видеться, – изволила сказать государыня, оборотясь к следующему лицу, – гораздо чаще, чем в Петербурге».

Государь был в другой комнате и, раскрыв несколько дверь, смотрел на это представление. Я покуда ждал Катю в зале, где собрались уже приглашенные к обеду. Я говорил с Ермоловым о тебе; он спрашивал, здоров ли ты. В ту минуту подошел к нам Лобанов, князь Александр Яковлевич.

«Да вот он может вам это сказать», – отвечал я Ермолову, указывая на князя; а тот объявил, что никогда не был ты так свеж и таким молодцом, как теперь. «Глаза болят, завален работою». «Глаза прежние, прекрасные», – сказал Лобанов, а Ермолов прибавил: «Наш Константин Яковлевич сладил бы с почтами целой Европы, не только с нашими»; и потом оба начали расхваливать улучшения, кои введены, чтобы письма из внутренних губерний так же скоро приходили, как из чужих краев. Я сказал Ермолову, что ему множество назначают мест; он, смеясь, отвечал: «Да и мне достается слушать много пустяков; я говорю, что всего бы лучше назначить меня на место Филарета, который куда-то уехал».

Тут были между прочими Иван Иванович Дмитриев, слепой Гагарин, Масальский, сенаторы Яковлев, Салтыков, князь П.Гагарин, Тучков, Озеров, Четвертинский и прибывшие с государем. Николай Иванович Демидов очень серьезно мне сказал: «У меня до вас просьба». – «Что такое? Приказывайте». – «Сделайте одолжение, познакомьте меня с петербургскою и московскою красавицей Екатериной Александровной Булгаковой», – что я и сделал. Князь Петр Михайлович очень обласкал Катю, тотчас спросил про Ольгу и сказал, что к ней поедет. Мы возвратились домой почти в четыре часа.

Я узнал во дворце, что государь и императрица будут вечером в Большом театре, заехал по просьбе Тургенева взять для него ложу, но уже не было во всех пяти ярусах. Как так скоро узнали – не понимаю; я насилу двое кресел достал по большой протекции Загоскина. Недаром же я заплатил 5 рублей. Пьеска и балет были незавидные. Звал я Тургенева уехать до толпы, но он остался ждать конца. Пошел я на маленький подъезд левый – ждать дрожки свои, кои за гривенку поставил жандарм поближе; вдруг вижу движение в сенях, оборачиваюсь: государь изволит идти с императрицею. Я поклонился, а он сказал очень ласково: «Ба, это ты, Булгаков, здорово! Я видел давеча дочь твою, она…» – да и не успел досказать, пошел садиться в карету.

В воскресенье молебствие торжественное в Чудове с выходом, потом представление для мужчин первых четырех классов и для дам всех классов без изъятия. Во вторник царь и царица удостоят своим посещением Собрание, а там всякое воскресенье бал у князя Дмитрия Владимировича. Готовят выставку изделий, как была; но такую полную не набрать, да и такого помещения, как наше Собрание, не найти в Москве.

Все заметили, что императрица одну Катю поцеловала, обыкновенно делается только движение. Пошли уже глупые толки, что Урусова идет замуж, и Катя заступит ее место. Она была прелестна сегодня и еще более казалась красивою возле прочих фрейлин, кои большей частью дурны.

Мне Чертков сказал под секретом, что намерение Закревского было оставить место свое; а поскольку он тверд в намерениях своих, то и не удивляюсь, а соболезную, что государь, хотя на время, лишается столь отличного, благородного, верного слуги. Поеду теперь к Ивану Васильевичу, сообщу ему эту неприятную весть. Мало у государя людей, кои смели бы ему говорить правду наотрез; нет другого Закревского в этом отношении; может быть, за это многие тузы его не любили. Верно, скоро весть эта разнесется по городу. Я уже слышал молву с неделю, что Дашков на его место, а Блудов – на место Дашкова. Мне жаль, что Арсений Андреевич не остался в Финляндии: там бы себе покойно отдыхал.