Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 28 сентября 1831 года

Каков же Красовский? Вот второе славное действие, коего он был душою, вот еще партия сволочи австрийцам. Куда все это денут? Пусть бы остались служить у них и у пруссаков. Меня все мучает эта армия польская; неужели будет она существовать? Неужели и конституцию им оставят? Мне все толкуют о Венском конгрессе. Да разве государь тогда обещался дать им конституцию? Это была одна его воля и великодушие. Николай I мог бы и переменить, ежели бы хотел; а теперь они дали прекрасный к тому повод сами своим коварством, изменою. Услыши Бог молитвы всех добрых россиян! Ежели все будет по-прежнему, должно ждать новых бед; но изверги поступят умнее, воспользуются прежними своими ошибками, изберут время лучше. Меня завело это невольно; а лучше бы молчать, да положиться на премудрость и прозорливость нашего государя.

Дама одна сказала о княгине Лович, которая очень больна: «Это образ умирающей Польши!» Хороши парижане со своими «Долой русских и да здравствует Польша!» – Не удивляюсь. Иной горе мыкает, а другой избалован; так мудрено ли, что Рибопьер насилу принял место берлинское. Ты помнишь Вену. Я забуду, что брат тебе, и сошлюсь на суд всякого: пусть сравнит его службу и труды с 1801 года твои! Отчего он в Александровской [ленте] и действительный тайный советник? Оттого, что бабушка ворожит. Но ты стал бы бабушку сам унимать, чтобы не дать повода к ропотам.

Алексей Петрович Ермолов приехал. Вчера должен я был обедать с ним у Хрутцовых, но крестины дочери Пашкиной няни мне помешали: надобно было ехать к Калужским воротам, – ближнее место! Я и без того не люблю крестить, да средства не было отказаться.

Молодой граф Ростопчин чуть было не был убит солдатом, коего проказу я тебе намедни рассказывал. Он тоже шел тогда мимо караульной, видел, как солдат по нему прицеливался, и, думая, что это так, жест простой, коим пробуют ловкость ружья, продолжал свой путь, вдруг слышит: бац! И человек возле него падает мертв. Говорят теперь, что солдат этот какой-то раскольничьей секты.

Александр. Москва, 29 сентября 1831 года

Вчера был я на весьма приятном обеде у Новосильцева. Были тут комендант, Вяземский, Тургенев, князь Владимир Сергеевич Голицын, двое Уваровых. Я очень обрадовался Феденьке [70] То есть Федору Семеновичу Уварову, отставному кавалергарду, младшему брату того, которому вскоре Бенкендорф доставил место министра народного просвещения. , который стал претолстый и тот же добрый малый. Вспоминали мы старину. После обеда стали политикировать, читали вслух речь Себастьяни в камере касательно Польши, курили; князь Владимир Голицын пел разные вздоры, а Тургенев фальшиво подтягивал, Сергей Уваров читал прекрасно им сделанный на французский язык перевод Пушкина стихов «Клеветникам России». Я не могу насытиться чтением прекрасного этого произведения: и стихи, и чувства прекрасные. Пушкин никогда не любил ляхов. Чего не печатают эти мятежники! И как они бесстыдно лгут! Бонапартовы бюллетени ничто в сравнении с их.

Все здесь утверждают, что княгиня Лович скончалась 22-го. Я же говорю, что неправда: как бы ты 24-го этого не знал! Это, видно, старые слухи, и ты мне писал, что это говорили даже в Петербурге. Княгиня Вяземская получила от нее письмо на днях, в коем она очень жалуется на свое здоровье, давая чувствовать, что недолго будет бороться с оным.

Александр. Москва, 1 октября 1831 года

Теперь что уже разбирать, от чего умер Реман? Дело в том, что не стало нашего приятеля! Он не воскреснет так, как Фильд, коего здесь уморили, а Щербинин мне сказывал, что он дает благополучно уроки графине Воронцовой в Лондоне.

Благодарю за стихи Жуковского, только желал бы я иметь мой экземпляр с его подписью, а на присланном тобою надписано: «Петру Ивановичу Полетике». Прошу мое добро мне возвратить, этот же удержу у себя также: у Жуковского, я чаю, их не один экземпляр. Читал мне Тургенев письмо к нему Жуковского, где весьма любопытно и трогательно он описывает, что дало повод стихам его, и как государь вынес на руках своих новорожденного великого князя Николая и целовал его со слезами на глазах.

В городе утверждают генерально, что государь, то есть и двор, будут сюда на житье. Невероятно, а то брались бы какие-нибудь меры.

Александр. Москва, 5 октября 1831 года

Вчера приехал сюда флигель-адъютант граф Протасов, зять князя Дмитрия Владимировича Голицына. Государь, отпуская его в Москву, изволил ему сказать о вестях, из Берлина полученных, и удивлялся, что нет ничего от фельдмаршала. Так вот какова почта! Но Протасов прибавил, что в минуту своего отъезда слышал, что в ту же минуту прибыл из армии Илья Бибиков. О том же пишут и графу Петру Александровичу Толстому, и что будет молебствие в Петербурге об окончании войны. Стало быть, все это справедливо. Я любопытен знать, как Люблин был занят, ибо комендант Лядуховский очень упорствовал. Я помню, видал его в Варшаве у Вяземского; он тогда был уже без ноги и начальником Варшавского арсенала.

Александр. Москва, 12 октября 1831 года

Государь в Москве! Ты 8-го числа не знал, что его величество выехал, а 11-го числа вечером в 11 часов мы осчастливлены его присутствием. Я в восхищении. Видел русского ангела, кланялся ему, а он мне. Что за день, брат! Солнце яркое, сухая погода, четыре градуса холода; сколько народу! Видимо-невидимо. Ну уж удивлены мы! Фавст открывает поутру шторы, видит кайзерштандарт на дворцовой крыше, ему показалось это сновидением. Я не утерпел, бросил работу серьезную, поскакал в Кремль, засеянный народом. Государь вышел с князем Дмитрием Владимировичем, хотел идти в собор вправо от Ивана Великого; но народ так прижал их обоих, что понесли их почти на руках влево; князь грозил, сердился, но государь смотрел, тронутый, и улыбался на эту толпу. «Не трогайте!» – изволил он сказать подъехавшим жандармам. Несколько голосов твердили: «Мы тебе рады!» – все то же повторяли, а там хором: «Ура!» – так, что волновался, право, воздух.

Государь сказал: «И я вам рад! Да дайте пройти»; но где урезонить толпу эту. Государь прикладывался во всех соборах к мощам, тут трудно было его видеть хорошо; частный пристав сказал мне, что государь из соборов пойти изволит в экзерциргауз большой к разводу, поэтому я заранее и расположился на этом мосту, что идет под гору к экзер-циргаузу, начал болтать с купцами и народом. Ну где передать тебе все их речи! Все вне себя от радости. Начали проезжать плац-адъютанты, жандармы, полиция, генерал-адъютант Демидов, флигель-адъютант Крузенштерн. Вдруг появилась толпа, бегущая с криками «ура!». Купец, возле меня стоявший, сказал: «Вот государь!» – «Как же сказали, что государь пойдет пешком?» – «Нельзя никак, – отвечал он, – и до собора насилу дошел, народ не пускает». И подлинно, в маленькой голубенькой коляске сидел наш бог земной с князем Дмитрием Владимировичем. На лице его изображалась радость, спокойствие; он кланялся на обе стороны, и видно было, что говорил князю о прекрасном зрелище, которое ему представлялось. Вся эта часть города усеяна была народом; спускаясь к круглой башне или воротам, где я стоял, государь меня видел и, кажется, узнал, ибо сделал особый поклон.