Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 1 декабря 1831 года

Государь положил многое к украшению города. Между Самотекой и Трубой будут парк или сады наподобие Кремлевского; на том месте, где Алексеевский монастырь, сооружен будет храм Христа Спасителя вместо того, что предполагали выстроить на Воробьевых горах. Кроме монастыря, скупят еще дом Пашкова, съезжую, что на Пречистенке, и все здания, так что весь этот большой крутой мыс занят будет храмом; место высокое, видное и очень обширное. Имя архитектора не помню, но иностранное [Константин Андреевич Тон], и я только боюсь, чтобы вместо греческой не соорудили католическую церковь, как ваша Казанская. Государь приказал вытащить из земли колокол огромный, так давно в оной зарытый.

Великий князь Михаил Павлович хочет быть звонарем Ивановской колокольни; я писал тебе, что государь, удовлетворяя его желанию и отвечая на его шутку, приказал отправить к нему красный звонарский кафтан, что уже и исполнено. Для такого августейшего звонаря нельзя было иметь колокола менее весом, как в 12 тысяч пудов. В городе будут четыре больших фонтана с мытищинской водою; два уже бьют: один – у Кремлевского сада, а другой – на Никольской площади. Как бы наша Москва не перещеголяла ваш Петербург.

Александр. Москва, 12 декабря 1831 года

Начитались же мы письма твоего, любезнейший брат. Для кого из нас не было оно приятно? Даже для Пашки! И о нем государь изволил вспоминать. Подлинно, велики милости императора. Меня радует, что Костя чувствует их живо. Я толковал ему, как для него легко будет сделаться оных достойным: иной век бьется, чтобы только обратить на себя высочайшее внимание, а ему стоит только оправдывать царское благорасположение. Я Косте буду говорить подробнее другой раз. Мы жалеем, что ты нам вкратце о многом упоминаешь. Знаешь, как всякое слово дорого! Да где взять тебе время все подробно описать? Что говорил государь о куме своей Катеньке? Ольга, например, сказала пасмурно: «Император не сказал ничего особенного о Дишке! Он не говорил с дядей о своей крестнице», – и проч. Где же на вас всех угодить! Будет с вас и этого. Главная претензия Ольги: «Почему это вы с дядей, папа, ничего не получили?» На это долбил я ей в голову: «Милая моя, благорасположение государя проявляется в том, как он с вами обращается; так я вас спрашиваю, возможно ли выказать более доброты, чем император выказал к нашему семейству? Не драгоценнее ли это любых наград и чинов в свете?»

И с Фавстом я также спорил; он замечает, что ты с коронации ничего не получал, а я, право, это и не заметил, а, верно, не менее Фавста тебя люблю. «Видели ли вы, как его величество всегда обращался с Александром, и особливо на крестинах: он его поцеловал, говорил с ним с такой добротою и даже с некоторой фамильярностью, – все это не стоит ли более шитого мундира, который также появится? Наберитесь терпения!» Как нас тронули слова государя, тебе сказанные: «Надеюсь, что в моем расположении и прежде они (мы) не сомневались».

Александр. Москва, 21 декабря 1831 года

Фавст задал нам славный обед, мой милый и любезнейший друг, и твое здоровье не было тут забыто. После обеда курили. Вяземский был очень любезен, а Тургенев пел по-собачьему. Сегодня должен обедать у Брокера с Фавстом. В бытность здесь государя просил я Александра Христофоровича Бенкендорфа о сыне Исленьевой: определить его в Горный корпус, где дед его Алябьев и дядя Соймонов служили. Бенкендорф сказал: «Я поговорю о сем с министром финансов, дайте мне записку». Я думал, что только и будет; но вчера получаю письмо, коим извещает меня, что это сделано, и требует некоторых бумаг. Меня очень просил о сем Брокер, коего Исленьева соседка и приятельница. Она здесь случайно теперь, так хотят попировать весть радостную. Поблагодари Бенкендорфа за доброе дело, а завтра сам к нему буду писать.

Александр. Москва, 29 декабря 1831 года

Я заезжал на днях к Башилову. Он показывал мне разные проекты храма Спаса, что будет строиться возле Каменного моста, на том месте, где теперь монастырь Алексеевский. Есть и хорошие, один напоминает церковь Св. Павла в Лондоне. Я то не одобряю, что не греческий древний вкус. Почему нет превысокой колокольни, пяти глав? Народ московский не будет любить храм, похожий на католический, а не на наши кремлевские соборы. Я помню, что мне сказал один раз покойный Каподистрия: «Шедевр католических храмов – в Риме; надобно, чтобы в Москве был шедевр греческих церквей. Почему не выстроить в ней в натуральную величину Св. Софию Константинопольскую?» Это мысль богатая. Планы делают у нас все французы да англичане; почему не русские? Почему не Академия художеств? Почему не сделать программу, возбудить соревнование между всеми архитекторами Европы, назначить приз? Уже и то возбудит самолюбие, что имя строителя или прожектера соединится навсегда со столь огромным зданием и увековечится. Я все это говорил Башилову, но он так ветрен, а собирается скоро ехать в Петербург и везет проекты. Ты бы в разговоре намекнул своему князю: он долго занимался этой частью, бывши в Синоде, и его мнение всегда уважают.

Константин. С.-Петербург, 1 января 1832 года

Сейчас приехал домой, уже половина четвертого; озяб, устал, бумаги надобно подписывать, но не могу отпустить почты без письма к тебе. Во дворце был выход, после обедни поздравлял императрицу, потом великую княгиню. Обе изволили очень милостиво со мною обойтись, благодарили за календарь и проч. Потом заезжал я к великому князю, потом к Закревскому, которого не застал, а нашел у себя дома, а надобно еще в маскарад ехать.

Новости: Св. Андрея Первозванного – графам Канкрину и Чернышеву, 1-го Владимира – князю Николаю Николаевичу Хованскому, которого я тут видел (он вчера приехал). Граф Головкин сделан членом Совета, Ваниша Воронцов – обер-церемониймейстером, а на его место в Турин – Обресков из Штутгарта. Дочь Опочинина – фрейлиною, граф Хрептович – камер-юнкером. 2-го Владимира – Логину Ивановичу Кутузову.

Константин. С.-Петербург, 2 января 1832 года

Не помню я, чтобы когда-нибудь столько было, или, по крайней мере, не помню я такой тесноты в маскараде. Жена не ездила, чему я очень рад, а то бы мне двойная беда. За ужином в Эрмитаже, но не на театре, сели мы с Влодеком отдыхать, кое-что поели. До ужина видел я государя, танцующего польский; заметив меня, изволил остановиться и сказать: «Любезный мой Булгаков, премного благодарю тебя; альманахи прелестны, а ты проявил совершенно очаровательную щедрость». После того заехал я поздравить Ламсдорфа и – домой спать, устав очень во весь день. Сегодня уже ездил с бумагами к своему князю. Черкасской разве тем пособил я выиграть процесс, что познакомил ее с Бенкендорфом и возил Дашкова нарочно для нее к княгине Волконской. Впрочем, я и не знал, что она процесс выиграла.