Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 13 июня 1829 года

Малиновский, верно, у вас будет, ибо намеревается гостить у Аракчеева в Грузине. Мне – бог с ним, делай он себе, что хочет, оставайся в Архиве или нет. Я ничего желать не хочу; что будет, то пусть и будет, а только желаю получить обещанное прибавление оклада при новых штатах. Командовать не имею претензии, к почестям нежаден. Как ему не быть у тебя? Верно, явится со своей приятной улыбкой.

Завидую вашему путешествию в Кронштадт с Чертковым, люблю поездки по воде, да и какая компания еще! Вы Ивана Васильевича обворожили; он у вас – как Ганнибал в Капуе. Вчера сидел я рядом с Волковым в театре, все говорили о тебе, Иване Васильевиче и Петербурге. Давали новую пьесу «Посол»; довольно неприлично видеть, что посла графа Аранду дурачит лакей, и все тем и кончится, что его превосходительство не велит поколотить лакея палкою, чтобы не наделать шуму об этом деле.

Александр. Москва, 15 июня 1829 года

Возле нас дом некоего Сергеева, который умер, вот почти четыре дня, и его все не хоронят и в церковь не выносят; не понимаю, чего смотрит полиция: у нас такая вонь, что нельзя выйти во двор. Пошлю за комиссаром жаловаться.

Сегодня был Закревский у вод, только не пил, а так, из любопытства, хотел видеть место и заведение. Я собираюсь к нему с Костей обедать. Хрутцов сказывал, что у вод только и речи было, что о победе нашей. Тесть мой списал письмо твое и, выпив только один стакан, уехал благовестить по городу. Экая слабость!

Победа должна быть несомненно. Княгиня Трубецкая сказывала, что с оною отправлен сын ее Дибичем к государю. Стало быть, Дибич дрался. Кого же оставил он перед Силистрией? Говорят, что наши на плечах вошли в Шумлу, пустою найденную [47] Это была славная победа под Кулевчею, обеспечившая дальнейшие успехи русского оружия. Победитель, Дибич, заменивший графа Витгенштейна в главном начальстве над армией, нарочно послал Витгенштейнова зятя, князя Петра Ивановича Трубецкого, вестником победы к государю, тогда находившемуся в Варшаве, где произошло венчание его короною Царства Польского. .

Александр. Москва, 16 июня 1829 года

Стало быть, писанное из Житомира было справедливо, а Закревский в том сомневался. Вечером поехал я к нему, он был один в саду, я ему прочел, что ты пишешь. Скоро после явился Меншиков – также с письмом житомирским, также узнать, правда ли это. Оба порадовались поражению визиря, но оба говорили: дай Бог мира! «Надобно, – сказал Меншиков, – хватать удачу за волосы». – «Это славно, – отвечал я ему, – но, к несчастью, мы не располагаем прямыми средствами; надобно говорить через посредников, а кто же эти посредники? Англичане, австрийцы, которые сами стоят турок». Оба они, не любя очень

Дибича, отдают ему, однако же, справедливость. Мне кажется, что, пользуясь отдалением визиря и изумлением турок, можно бы Шумлу, которая, сказывают, оставлена пуста, занять; но Меншиков думает, что визирь туда-таки ушел, особливо освободясь от всех тяжестей, с одной отборною кавалерией. Теперь известия будут очень важны. Между тем просил я и Меншикова, и Закревского меня не называть.

В списке, прибитом на Трех Горах [то есть на даче графини Закревской], 17 человек, коих всегда впускать без докладу, и в коем первый стоит Булгаков, также и Иван Васильевич Чертков, хотя его не было еще и в Москве. Теперь, верно, будет часто пользоваться отличием сим.

Александр. Москва, 17 июня 1829 года

Вчера вечером был я у Закревского. Он, мне кажется, поправляется в здравии; был он у вод наших, пить их не будет, а только отведывал некоторые. Многое он одобрил, но многое в заведении заставит переменить или улучшить, например, галерею надобно увеличить, более приставить людей за наблюдением одинаковой теплоты в водах, истребить дурной запах в нужных местах и проч. Закревский начал какое-то лечение, состоящее в том: ложиться на теплые березовые листья, обкладывать себя оными и сидеть так несколько времени; по утрам пьет он просто воду der drey Berge, сиречь Трехгорную воду, и это много ему приносит пользы; а по-моему, более всего ему полезен покой, коим наслаждается, и движение: он почти целый день в саду. Вчера мы ловили рыбу и тебя вспоминали. «Это по Константиновой части», – сказал Закревский обыкновенным своим тоном. На днях ожидает он сюда Алексея Петровича Ермолова.

Александр. Москва, 18 июня 1829 года

Письмо от Норова отдал я лично брату его, но со всем тем, по предписанию твоему, взял с него и расписку, которую прилагаю при сем. Брат был грустен и сказывал мне, что Абрам прислал к нему свое завещание; что, отправляясь в море, боится умереть и своих уже не видать, а потому и изъявляет последнюю свою волю. Что это за ипохондрия? Впрочем, почему же и не сделать завещания?

Свечины были и помоложе, да вдруг обе сестры в одну неделю умерли. Наши больные не переводятся здесь, и корь, бывшая на маленьких, теперь пошла по большим; ею больны граф Панин и двое братьев князья Салтыковы. Тесть трусит, чтобы к нему не пришла.

Не поверишь, какая радость, какое торжество в Кремле, как все усердно молились, как славно пушки палили! Пора было покончить турок. Лето проходило, а только слышно было, что осаждают Силистрию, а и взятие Силистрии мало подвигало дело.

Александр. Москва, 19 июня 1829 года

Весь вчерашний день провел я у Закревского. Обедало человек с тридцать, как то: Чертков, Волков, комендант, Озеров, Небольсин, Волховской, Апушкин и все близкие. Пили за здоровье Лидиньки, поиграли кто во что горазд. К семи часам стали съезжаться новые лица, Софья Александровна приехала со своими мамзелями. Наташа долго не являлась, так Закревский отправил к ней верхом курьера; не ехали еще тесть, князь Николай Николаевич длинный, Обресков наш и граф Апраксин, Шишков Александр. Семенович, Киселев, Муромцев, Ренкевич и проч. Пили чай на Лидином острове, потом пошли в дом, и начался бал; две мои да две Волковы только и были, а танцы не переставали. Ездили на иллюминированных лодках, объехали все иллюминации, ужинали. Время было так хорошо, что мы из дому пошли пешком до заставы. Славно повеселились, хозяин был очень мил и весел, за всеми ухаживал. Костя отличался за фруктами и еще больше за танцами. Сегодня только и разговора у детей, что о вчерашнем веселии.

Закревский читал Черткову письмо твое к нему, которое отправил также на прочтение к Меншикову, чтобы отплатить ему за сообщение наград «Меркурий». Ежели ты не знаешь их, то изволь-ка слушать. Адлерберг извещает Грейга, что государь, отдавая должную похвалу подвигу геройскому брига «Меркурий», жалует Георгиевский флаг; всем офицерам чины; удвоенное их жалованье обращается им всем в пенсион; всем Владимира 4-й с бантом, а Прокофьеву, первому подавшему голос взорваться на воздух, – 4-го Георгия; в гербы всех офицеров внести пистолет, в память, что они оружием хотели купить славную себе смерть. Сладко слышать о таких наградах. Каково же награжден Казарский! Первое – чин капитана 2-го ранга; второе – в флигель-адъютанты к его императорскому величеству; третье – Георгиевский крест 4-го класса; четвертое – двойной оклад, обращенный в пенсион; пятое – пистолет в гербе.