Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Забыл я сказать, что пенсион распространен на весь экипаж, и матросам всем также Георгиевские кресты 5-го класса. Стало быть, вот как увековечена слава Казарского и собратий его. Не так-то поступил фрегат «Рафаил», сдавшийся туркам без сопротивлений. Государь приказал, чтобы фрегат сей, когда возвратится в Россию, был предан огню , а с сим и память его посрамлению, а экипаж судить военным судом.

Александр. Москва, 21 июня 1829 года

Премилый старик этот Потоцкий! Я у него часа с два просидел и не видал, как время прошло. Он велел тебе кланяться премного. Этот такой же обожатель твоей особы, как и Новосильцев, коего видел я вчера во французском спектакле; он только что возвратился от вас. В театре подошел ко мне молодой человек незнакомый и стал себя рекомендовать, говоря, что ездил к тебе. Это Кривцов, что при миссии в Риме [Павел Иванович, позднее – попечитель русских художников в Италии].

Закревского не видал я вчера, теперь поеду к нему. К нему приехал в гости Алексей Петрович Ермолов, однако же живет не на Трех Горах, а в городе у Воейкова. Я его еще не видал. Льву Алексеевичу [Перовскому] скажи мое почтение. Я имею письмо от Щербинина от 10-го; говорит, что Силистрия чуть держится и, верно, уже в руках теперь Красовского.

Вчерашняя пьеса «Смерть Калас» была очень трогательна и хорошо играна, все плакали; только старик-князь Алексей Борисович Куракин, сидевший в ложе другого старичка – Юсупова, и сам Юсупов спали, всякий на своей половине. Сегодня тешу деток своих: везу их смотреть «Обриеву собаку».

Александр. Москва, 24 июня 1829 года

Вот тебе на! Вчера получаю я письмо от Родофиникина [директора Азиатского департамента], коим извещает он меня, что я по высочайшей воле назначен для содействия князю Дмитрию Владимировичу в приличном приеме и угощении едущего через Москву в Петербург персидского посла Хозрев-Мирзы, при коем мне и находиться в бытность его здесь, и проч. О сем писано к Малиновскому для объявления мне; но Родофиникин (спасибо ему), узнав, что нет Малиновского налицо, извещая меня о сем, посылает мне копию с того, что писано Малиновскому; стало быть, и нет мне нужды распечатывать пакет, который я в целости и отправлю к господину сенатору. Я тотчас поехал к князю Дмитрию Владимировичу. Он еще спал (в 10 часов!), я дождался, зато и впустили меня прежде обер-полицмейстера, и продержал он меня час, отдал мне на дом на прочтение всю экспедицию, полученную им от графа Нессельроде, и мы условились, что делать. Надобно думать о квартире, столе, экипаже, церемониале въезда, чем и как его занять. Мы отправим кого-нибудь к генералу Ренненкампфу, сопровождающему принца, и будем просить разных пояснений. Князь просил меня сделать проект, который мы вместе прочтем. Он очень просил меня заняться этим делом. Я сделаю все, что в моих силах, да надобно поторопиться: я чаю, принц уже около Воронежа. Не жду от шаха Солнца и Льва [ордена Льва и Солнца] тысяч во сто , – лишь бы начальству своему угодить. Вот тебе теперь и воды, и подмосковная!

Мы сегодня праздновали Аграфену Федоровну у Закревского. Он непременно требовал, чтобы я привез Катеньку, – не смел ослушаться; танцевали пар в восемь, и очень было весело.

Ермолов едет завтра. Ты знаешь, что Закревский сделал на даче прекрасные монументы князю Волконскому, покойному графу Каменскому и Ермолову. Когда он привел этого к месту монумента, то Алексей Петрович, поцеловав его, сказал: «Арсений Андреевич, вы это себе поставили монумент, а не мне!» – «Как это? Почему?» – «Потому, – отвечал Ермолов, – что министр, который делает монумент человеку, в немилость впавшему, сооружает тем монумент себе самому, а не ему».

Дай-то Бог, чтобы Силистрия сдалась. Ермолов очень хвалит марш и действия Дибича. Я не военный, да мне и не судить лучше этих господ; но мне кажется, что ежели бы Дибич, отделив мало войска Ротту, даже бы пожертвовал им визирю, а сам бы вдруг со всеми силами кинулся на Шумлу, почти пустой оставленную, и ей бы завладел, то последствия были бы важнее, решительнее. Кажется, занятие Шумлы должно было предпочесть разбитию визиря; впрочем, нам мудрено судить. Дибича не учить, что ему делать!

Вот при сем ответы мои на официальные и партикулярные письма Родофиникина. Посылаю для твоего сведения под открытой печатью; прочитав, запечатай и доставь к нему, а когда увидишь его, попроси, чтобы не оставил меня своими наставлениями. От князя Дмитрия Владимировича нечего мне ждать; он мне сказал: «Я полагаюсь в этом целиком и полностью на вас. Вы обладаете возможностью сообщаться с Нессельроде и с Коллегией иностранных дел». Прошу и тебя, что узнаешь нужного для меня по сему предмету – мне сообщать. Есть предписание секретное задержать подолее здесь этого принца; это очень легко можно сделать, а там, устроив его в доме, мы, пожалуй, год его продержим. Поеду к Меншикову; он в тех местах бывал, может дать добрый совет, как лучше и приличнее дело сделать. Граф Нессельроде пишет о Петровском дворце; во-первых, это за городом, да и сырая тюрьма, а не дом. Графа Льва Кирилловича Разумовского очень будет хорош.

Александр. Москва, 25 июня 1829 года

Этот принц персидский мне как снег на голову; ежели долго здесь пробудет, то нельзя мне будет и в деревню съездить, а хочется. Малиновский и здесь странно поступил: мне сдал письменно и официально Архив, а между тем велел все пакеты, в Архив поступающие, отправлять к нему в подмосковную, откуда не знаю когда к вам отправится. Вчера видел я у Закревского Волконского маленького, приехавшего из Суханова, и коего, по милости его усов, не узнал; зовет 29-го к тетке князя Петра Михайловича на праздник. Может быть, и попаду туда.

Александр. Москва, 26 июня 1829 года

Князь Дмитрий Владимирович одобрил все бумаги и отправляет навстречу к принцу Хозреву Новосильцева, от коего надеемся получить сведения разные. Не знаем мы совершенно, где путешествующий принц находится. Вчера множество обедало у князя, Закревский был, граф Строганов.

Нет, Малиновский к вам еще не пустился, а в подмосковной. Сенаторы на него бесятся: они прикованы, а он себе гуляет между Сенатом и Архивом и получает звезды. Довольно странно, что он не просился у графа Нессельроде в отпуск; он, видно, почитает это слишком низким для своего сенаторства; но товарищи его рассуждают, что ежели он отпущен Сенатом, то пусть в нем и не присутствует, а в Архиве быть должен: служащие в Опекунском совете сенаторы, когда Сенатом токмо отпущены, ездят в Воспитательный дом или отпрашиваются; и тут так же. Но Бог с ним совсем!

Вчера на обеде Арсеньев рассказывал мне славный ответ, сделанный княгиней Е.П.Урусовой … жене. Эта была в Грузине и приехала этим хвастаться, говоря княгине: «Вот иные подличали Аракчееву, когда он был в силе, а теперь его заплевали, а мы теперь-то и стали навещать графа!» – «Да, – отвечала княгиня, – правда; всякого есть разбора люди, иные и прежде подличали Аракчееву, и теперь продолжают ему подличать, а другие ни прежде не подличали, ни теперь ему не подличают».