Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Около двенадцати часов явился и принц, которого принял я у выхода из коляски и сказал ему краткое, при сем прилагаемое, приветствие. Он очень терпеливо выслушал и речь, и перевод Шаумбурга. Я вручил принцу перевод оной на персидском языке, он взял и благодарил меня; поговорив минут с пять, вошел на лестницу, идучи по ней, спрашивал о государе и графе Нессельроде и изъявил большую благодарность за все отличия, ему оказываемые в России; с Юсуповым был очень мил, выговаривал ему, что он беспокоился приехать в Коломенское. Потом подали обед, к коему пригласил князя, Ренненкампфа и меня. Я сидел у него по правую, и мы ели взапуски пилав; только, брат, не руками: он очень опрятно ест, да и все делает по-европейски; вообще видно по словам его, что ему очень хочется быть образованным. Стали подавать мороженое; я отказался, он мне дал свое, я стал есть; поблагодарив потом, велел ему доложить, что прошу позволения ехать наперед, чтобы приготовить все у заставы; он отвечал: «Я жалею, что это лишит меня вашего общества, но извольте ехать». Это хоть бы французу сказать.

Ты прочтешь все подробности в донесениях моих к графу и Константину Константиновичу; посылаю их к тебе открытые, отошли, запечатав. Ну, слава Богу, все славно устроено, мы довольны принцем, а он нами, а все-таки буду истинно рад, когда он уедет. Хотел было продолжать, но мочи нет, был у него до девяти часов вечера, после сел писать к графу и к Константину Константиновичу. Князь Дмитрий Владимирович своего письма не прислал; ежели завтра рано не получу, то отправлю обратно эстафету без его пакета, чтобы граф на меня не рассердился; надобно бы сделать статейку для «Петербургского журнала» французского, но некогда.

Александр. Москва, 16 июля 1829 года

Письменную часть князь Дмитрий Владимирович всю на меня навалил. От многих избавил я его хлопот; как поспевал везде, сам не знаю; Бог помог. Я поднес принчику шахматы, коими он очень был доволен. Он очень мил, и я тебе ручаюсь, ежели будет когда-нибудь царствовать, то будет персидским Петром Великим. У него удивительное стремление к просвещению и охота все знать.

Вообрази, вчера не поехал в театр, а остался дома учиться по-французски. «Скажите князю Голицыну, который мне все советует учиться по-французски, что вы нашли меня с учителем и грамматикой французскою в руках», – вот его слова, как взошел я к нему, чтобы сказать, что пора одеваться. «Куда мы поедем завтра?» – «В Университет, ваше высочество». Не поверишь, как он этому обрадовался. Я имел с ним длинный разговор через Шаумбурга, который опишу в другой раз графу Нессельроде. У него на душе эти манускрипты, взятые в Эрдебиле, и принц мне сказал: «Ежели ваш государь изволит мне испросить милость у него, то я буду его величество неотступно просить возвратить нам эту библиотеку». Прочти мое донесение графу; ежели он меня двумя словами одобрит, то буду продолжать писать; я делаю это от усердия, не имея приказания; мог избавить себя от труда этого: пишут Голицын и Ренненкампф, так мне можно бы и не трудиться.

Александр. Москва, 17 июля 1829 года

Скажу своему Хозревушке о прибытии государевом, он все спрашивает. И так довольно письма, а еще из Собрания принесли 20 билетов на бал субботний для подписания. Заставлю-ка Костю подписывать под свою руку. Кажется, можно простить обман в этом случае. Я, слава Богу, здоров, хотя почти не сплю. Я принцу сказал: «Имшен-хун-хобедит (как вы почивали)?» Он так удивился моей учености, но как сказал мне в ответ, что благодарит меня, я и встал в тупик. Я положил всякий день выучивать одну фразу персидскую.

Александр. Москва, 18 июля 1829 года

Утром принц при мне учился по-французски, читал очень изрядно и просил меня его поправлять, когда не так произносил. Вздыхает по грамматике хорошей. Здесь не мог я найти; сделай милость, вели в Петербурге поискать грамматику французскую с персидским переводом; ежели не найдешь, то напиши тотчас в Париж, чтобы скорее прислали, а также словарь французский с персидским переводом. Ежели не застанет это все принца здесь, то хотя ты ему поднесешь в Петербурге и сделаешь ему этим бесценный подарок.

Александр. Москва, 19 июля 1829 года

Письмо твое от 15 июля № 172 принесли мне к принцу в то время, как поправлял я его французское чтение. Я возвестил ему прибытие императрицыно в Петербург, чему очень он радовался как знаку и его скорого отъезда в Петербург. Он очень меня благодарил за труды мои. Я сказал, что это мой долг, но принц отвечал: «Нимало! Я уверен, что государь не приказывал вам быть моим французским учителем». Он отпустил меня и пожал мне руку, сказав очень хорошо по-французски: «Увидимся этим вечером!» Давеча принимал он князя Алексея Григорьевича Щербатова, депутацию нас трех старших, звавших его завтра на бал в Собрание. Ужо едем на пруды и смотрим пожарную команду. Князь Дмитрий Владимирович посылал меня к Лазареву, но ни души нет, а хотят показать принцу армянское училище завтра, но нельзя: принц не очень здоров и завтра примет слабительное, то до вечера уже не выйдет.

Я не понимаю, как придворные могут всю жизнь так хлопотать, как я теперь. Не взял бы миллиона. Принц вчера в театре видел детей в ложе и сказал князю Дмитрию Владимировичу (откровенно это, но и справедливо): «Я вижу двух красивых девушек, дочерей вашего генерала», – просил видеть их поближе. Я ему их представил при выходе из ложи, он Катю обласкал. Актеру, коего был бенефис, дал он 50 рублей. Я было сказал, что двадцати с лишком достаточно, но, узнав, что у него большая семья, принц дал ему 50; тот был без ума от радости.

Александр. Москва, 20 июля 1829 года

Досталось нам всем вчера. Принц смотрел верхом вчера пожарную команду на Девичьем поле, все мы были также верхами; пошел дождь небольшой, но потом очень усилился, однако же принц не обращал на это нимало внимания, остался на коне до конца. Я, по близости, прискакал к тестю и тут переменился, ибо и рубашка была мокра; мундир, шляпу с плюмажем хоть брось. Дам была бездна; я чаю, тысяч на 10 перепортило одних шляпок. Сегодня рано ездил я узнать о здоровье его высочества. Мирза-Массуд сказывал мне, что принц смеялся приключению вчерашнему, долго болтал, не раздеваясь, пил чай; что (видно, от движения) горло, которое болело, прошло и что он, вероятно, не примет, как думали, лекарства сегодня. Когда я был, он еще почивал. Теперь опять съезжу, чтобы видеть его лично.

Давеча сидел я долго у главнокомандующего персидскими регулярными войсками эмира Низама; он очень принцем и всеми уважаем. Добрый старик и держится русского союза; мирза Масуд также хороший человек; мы пили кофий и курили. Мирза Сале, который большой плут, просил очень меня кланяться Родофиникину от него. Доктор Мирза-Баба предан совершенно англичанам и все отмалчивается; прочие все большая дрянь. Капитан Семино может быть изъят яко человек образованный и также России преданный.