Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

В Английском клубе хотят дать пир, обед на 300 человек, чтобы праздновать славу государя и войска нашего. Я получил третье письмо от графа и графини Воронцовых, благодарят за попечение мое о Потоцком; да разве не всякий бы это сделал для милого этого старика? Михаил Семенович боится, что Лев не поддержит все, что отец его заводил в том краю. Стыдно бы было; кажется, и польза, то есть интерес наследника, требует сего. С первою оказией пришлю тебе часы покойного для доставления сыну его. Подожду, не явится ли он сам.

Ну рад я, что все хорошо кончил, сходно с желанием Родофиникина. Этот толстый хан знавал батюшку; ему, говорят, под девяносто, а на вид более шестидесяти дать нельзя. Здесь сватали за него какую-то красоту-армянку, но разошлось: она обиделась тем, что он послал прежде конфидента понюхать, не воняет ли изо рта у нее. Ты бы предписал в Новгороде, чтобы тебя уведомили, когда он там проедет, и дал бы знать Константину Константиновичу.

Александр. Москва, 27 сентября 1829 года

Хочется опять к своим; время очень хорошо, а не знаю, завтра выеду ли. Меня так и щиплют здесь, опять возня с этим домом Разумовской, в коем четыре года не жил никто, а дело идет к зиме. То исправь, другое почини, все требуют вещей своих, видя, что принц в Петербурге заживается; за вещи, взятые напрокат, платим теперь даром. Никто не входит ни во что, а князь Дмитрий Владимирович отсылает всех к Булгакову. Жаль, что сегодня не успею писать к Воронцову и поздравить его с голубою лентою; жаль, что в рескрипте не упомянута чума: это весьма важная заслуга, оказанная им отечеству. Понимаю, что картина на Марсовом поле была единственная и трогательная. Итак, Канкрин получил столь желанное им графство. Уменьшение набора – великая милость; мы, мелкие помещики, более всех это чувствуем. Счастлив Дибич со славою, с богатством, и никто не может упрекнуть, что не заслужил.

Александр. Москва, 28 сентября 1829 года

Фавст ко мне: да, пора, брат, завтракать. Пошли завтракать, да, болтая о милостях, нашли мы, что должно ему поздравить Канкрина; нашли мы, что теперь бы самое время просить у Канкрина чин для Фавста, все его обошли, 12 лет в этом чине высокородном. Превосходительство его бы свело с ума от радости, не менее графства Канкрина; что этому стоит на радости его произвести? Я написал два письма, вот они: прочти оба, и которое одобришь, то отдай или доставь, запечатав какой-нибудь печатью. Во всяком, то есть в обоих случаях, постарайся за нашего друга неизменно. Надобно пользоваться случаем. Канкрин должен быть весел, за письмо не рассердится. Фавст был с ним на такой ноге и часто смело ему говорил, что тому нравилось. Я уверен, что настроишь все струны к успеху.

В Москве большую радость произвело убавление рекрута. Все крестятся. Я себе думаю: ну что, ежели бы государь сделал бы для дворянства что-нибудь, – сбавить процента два в Воспитательном доме и тому подобное; все надеются. Быв, можно сказать, благодетелем турок, откажет ли государь сделать добро своему дворянству?

Александр. Москва, 8 октября 1829 года

Жаль бедного Мадатова! Ну, что после этого счастье, почести? Все минуло в одну минуту. Экая дрянь, червяк человек! А хлопочем ужасно, чтобы Тургенев не влюбился опять во вдову [то есть во вдову Мадатова].

Ментиков много получил почестей, и поделом; но я очень рад аренде его. Случилось мне говорить с князем Ник. Гагариным о его делах и слышать, что Меншикову очищается на прожитье 45 тысяч в год; жена богата, но очень расстроилась: при 5000 душ имеет миллион триста тысяч долгу, а мужу не отдает управление; он все бы это поправил. Дашков идет быстрыми шагами. И этому аренда, и это хорошо. Я все тех мыслей, что министр должен быть обеспечен на собственный свой счет. Голова его должна быть вся отдана государству, а чтобы та действовала свободно, надобно ему забыть о своих делах и не терпеть нужды. Награждать на 50 лет вперед я бы не стал, как сделали то с Канкриным. Такая перспектива может сделать министра нерадивым. Дай министру 100 тысяч жалованья, покуда он министр, – это будет справедливо, ибо он несет бремя великое, но, лишаясь места, пусть лишится и окладов; а ежели долго место занимал и с отличием, тогда уже можно не только его, но и детей его наградить. Посмотри-ка, в какую заехал я мораль, сам не зная как.

Не забудь от меня поздравить и Меншикова, и Дашкова. Из двух одно: я полагаю, что Родофиникину лучше бы деньги, нежели снятие желтой каймы и ленты, которую уже имеет, а кажется – все равно, что на правой стороне звезда, что на левой. Пусть Хозрев и ему даст богатую табакерку, а орден-таки сам собою. Зачем таким случаем не воспользоваться. Все-таки это приятные напоминания. Посмотрим, будет ли он великолепен здесь; но я видел по многим его чертам, что он щедр. В расписаниях военных видел я, что Киселева корпус отдан Ридигеру, а о нем ни слова. Место президента над княжествами не очень-то приятно; Яссы и Бухарест – не Париж и не Вена, но в первые годы нужен там человек с головою. Я вспомнил, что граф Нессельроде при замирении предлагал мне место консульское в княжествах, теперь будет это совершенное проконсульство. Ни этого, ни красного кафтана мне не хотелось, это правда; но когда же выйдут наши несчастные штаты? Правда и то, что не до них было начальству.

Александр. Москва, 10 октября 1829 года

Меня тронуло, что в Шумле, на похоронах Мадатова, был визирь. Уж правду сказать, великую славу приобрели себе русские в эту войну и неустрашимостью своею, и дисциплиною, и человеколюбием. Лестно будет двум армиям нашим носить знаки, государем установленные. Скажи мне, ежели знаешь, что будет с Каподистрией, останется ли он президентом и главою Греции? Я это желаю знать собственно для меня только. Воля ваша, а не идет грекам иметь короля. Это может быть со временем, но этому народу надобно лет 20 образоваться под управлением мудрого, добродетельного Каподистрии.

Комиссию Родофиникина я исполнил, как он желал, и шамхала Тарковского продержал не только несколько дней, но целых десять; он выехал из Москвы только 7-го числа, и повезут его тихо.

Александр. Семердино, 12 октября 1829 года

В «Журналь де деба» от 29 сентября есть прекрасная статья о Турции, сообщенная известным Эйнаром; я подозреваю, что это произведение пера Каподистрии. Все, что тут сказано, совершенная истина.

Основав славу России в чужих землях, дай Бог, чтобы государь поправил состояние дворянства, которое совершенно онищало и с самого 12-го года не может оправиться. В Москве говорят, что князь Сергей Михайлович Голицын для этого призван в Петербург; но этот гусь слишком богат сам, и не знаю, довольно ли умен, чтобы придумать что-нибудь хорошенькое. Лучший соратник у государя – его прекрасная душа. Бутеневу будет славно в Царьграде. Прошло то время, что Махмуд бурлил; настали времена Якова Ивановича Булгакова, коего слова были законом для неверных.