Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Гумбольдт вчера расхваливал мне тебя и спрашивал о твоем здоровье; я сказал, что ты уже начал выезжать прогуливаться. Он сегодня к вам отправляется. Жаль и Желтухина, и Булгари; всякий в своем роде были полезны. Гумбольдт говорил мне о болезни Полье [Адольфа Антоновича, графа, церемониймейстера Высочайшего двора; в 1829 году Полье сопровождал Гумбольдта при обозрении им Урала], о коем также очень хорошо отзывается. Ломоносова вчера у Голицына Гумбольдт замучил вопросами о Париже.

Помолвка нашей Соковниной будет 5 ноября. Сергей Федорович сообщает Наташе письменно, что дело это кончено. И для этого надобно бы жене быть сюда; но боюсь, что заленится и испугается дурной погоды. Ежели бы свадьба – верно бы не приехала, ибо тут будут расходы, накладные нашему тощему карману, но помолвка – пустая церемония.

Александр. Москва, 30 октября 1829 года

Так все учредилось у нас с начала, что как спросят что-нибудь у принца, он отвечает: «Булгаков!» Надобно тут быть. А как у Голицына спросят о чем-то, и этот ту же поет песню: надобно спросить у Александра Яковлевича. Вчера Юсупов спросил у принца: едет ли он в театр? Он на меня взглянул, кивая головою и добиваясь: да или нет! Вчера было множество народу в театре, балет очень понравился принцу, были тут черти, воздушные плаванья, сражение на конях и проч. Дирекция все распускает слух, что принц будет в театре, и он всегда полон от этого. Узнав вчера от меня, что князя Дмитрия Владимировича рождение, Хозрев попросил карету и поехал со мною к нему поздравить его; застали князя врасплох в кабинете, тот только успел выбежать, чтобы надеть мундир. Оттуда заехали смотреть восковой кабинет; большая дрянь, но ему так показалось, что он два раза обошел комнаты. Сегодня смотрит он школу архитекторскую, при Кремлевской экспедиции устроенную.

Александр. Москва, 2 ноября 1829 года

Вчера вечер графини Бобринской очень удался. Принц был весел, играл понемногу, тузил дам жгутом и меня поколотил очень порядочно, а потом обнял. Ехавши туда, рассматривал он бирюзы, купили две; показывал которые лучше, а ту, что я похвалил более, снял с пальца и мне подарил. Он так заспался после вечера Дмитриевой, что не мог ехать в Архив, а хочет быть там до отъезда непременно. Обед князя Сергея Михайловича Голицына был самый великолепный. Сегодня принц дает у себя и на свои деньги, хотел иметь только 6 дам. Ренненкампф вчера приезжал звать и мою жену, которая (нечего делать) должна ехать, а теперь напросилось уже 14, и беспрестанные есть интриги для новых зовов. Я в обед этот сначала не мешался, пусть себе делают, как хотят; но многое очень не так делается. Рахманова, отставного сенатора, который и не представлялся принцу, звали обедать с женою его, а служащих сенаторов, старее его, не звали. Иван Иванович Нарышкин, также отставной, зван, не знаю почему. Гедеонов втер свою жену, а комендантшу не звали, а муж – второе лицо в Москве. Принц хотел звать знакомых ему коротко и которые его принимали у себя, а вышло 60 человек. Сегодня верно проспит, так же как проспал вчера Архив, а собирался на пивоварню Дениельсона и к Рогожиным на фабрику. Не тут-то было. К трем часам станут к нему съезжаться гости.

Вчера очень мы смеялись с Вяземским Хомутовой Анне Григорьевне, которая влюбилась в Хозрева. Он сочинил на нее, будто она сказала принцу: «У каждого здесь есть пара. Вы солнце, а я луна!» А Волков сочинил на нее же: «И сердцем, и душою я предана Хозрою!» Я ему сказал, он захотел ее видеть; но она запряталась так, что не могли отыскать.

Александр. Москва, 4 ноября 1829 года

Встав очень поздно, его высочество токмо в два часа был одет; чтобы его поторопить, надобно было прибегнуть к эмиру-низаму, которого он слушает и почитает. Растолковали ему, что в Архиве уже ожидали его один раз напрасно целое утро, неловко повторить эту неучтивость. Поехали. Я поскакал наперед. Князь Дмитрий Владимирович был уже у нас, а Малиновский на иголках. «Как вы долго собирались!» – «Благодарите меня, а то принц вовсе бы не приехал». Через 10 минут явилась и Персия. Я советовал показывать все слегка, зная, что он наляжет на персидские грамоты, – и подлинно, пересматривал он их с таким вниманием, что ему надобно бы дня три на это. Приходило дело к свечам. Я сказал Малиновскому, почему бы не свезти бумаги к принцу на дом? – «Как можно!» – «Да ведь Карамзину давали же бумаги на дом, года на два». – «Да это историограф».

Все это был умысел: Малиновский, на балу у Голицына вчера, подъехал тихонько к принцу и вызвался ему привезти на дом бумаги недосмотренные; он думал это утаить от меня. Когда я принца проводил домой с бала, откуда он уехал рано из-за головной боли, то он просил меня привезти и те бумаги, кои уже читал. Я сказал Малиновскому, и он удивился, что я знал об этом. «Кто вам сказал?» – «Как кто? Сам принц; да кто же вас введет к его высочеству, ежели не я?» Хозрев и свита вписали свои имена в книгу нашу архивскую. Он хотел ехать домой, но безотвязный Лазарев кого не мучил, чтобы привезти к ним принца в училище? Ренненкампф сказал, что неловко, что дамы с полудня ожидают там принца. Он решился ехать в училище, где его замучили речьми турецкою, армянскою, французскою. Сего мало: надобно тебе знать, что намедни во французском театре принц много говорил о красоте племянницы Лазаревых мамзель Аннет Абамелек [Анна Давыдовна, позднее жена Ираклия Абрамовича Баратынского] и все на нее смотрел, – и подлинно, у нее прекрасные азиатские глаза и брови. Вот ее и подучили подойти и звать принца; к ней присоединилась и толстая красавица, Ивана Л. жена. Принц не мог отказать ехать к Лазаревым в дом чай пить, но этот чай вышел бесконечный обед, продолжавшийся часа два. Кормили, поили – мочи нет. Принц сидел между ними двумя, но, кажется, был более задумчив, нежели доволен.

Я узнал после, что эмир-низам, коего он и почитает и боится, как я тебе говорил, имел к нему поговорку горячую, зачем был у Лазаревых: они армян, и особенно Лазаревых, не любят. От этого принц и к князю Дмитрию Владимировичу приехал невесел, был недолго и уехал. Ты увидишь в моем рапорте графу Нессельроде распорядок принца Хозрева, но об этой подробности, которую тебе сообщаю, я умолчал; ежели сочтешь необходимым, то скажи о сем и графу. Я всегда боюсь оказаться назойливым или бестактным.

Вечер у тестя моего был очень славный. Принц нашел Катеньку очень красивой, он повторил несколько раз «Хейли! Хейли!» (Очаровательна!) Ему много наговорили о ее пенье, но не было клавикордов; хотел, чтобы принесли, но что ей петь при ста человеках? Я замял это, но принц сказал ей через Мирзу-Массуда, что застанет ее дома за клавикордами и принудит петь и плясать по-русски с Ольгою, что любит очень эту пляску и наслышался, какие они мастерицы. Мы промолчали. Должно бы звать принца, но… нет, не хлопоты, а более издержки. Захочет подлинно, пусть приедет невзначай; рады будем, и никого звать не надобно: не будут претензии. Вчера Катенька была подлинно прелестна на балу Голицына, отличалась всем перед всеми, даже простой своей одеждою, тогда как все были с ужасными претензиями. Весело было, признаться, слышать всеобщую, уж точно непритворную, похвалу ее красоте, изяществу и скромности.