Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Ольга дала ему на дорогу теплые башмаки своей работы, сделанные на персидский вкус. Он все это принял очень благосклонно, благодарил очень всех нас, меня брал за плечо, уверяя, что никогда так не веселился, как в этот вечер. Поехал почти в три часа с видимым удовольствием. Я поскакал наперед, и он не мог понять, как, войдя в свою гостиную, нашел меня уже тут, идущего к нему навстречу; тут обнял меня, опять благодарил и сказал через Массуда: «Я вижу в тебе непринужденное усердие и привязанность ко мне; когда возвращусь в Персию, докажу, что я тебя помню и заочно». Я догадываюсь, что это должно касаться до ордена персидского. Булат, который он мне подарил, ценит Ренненкампф в 80 червонных; это и подаренный мне с пальца бирюзовый перстень не могут быть достаточным, кажется, подарком от него; но я, право, доволен, ибо был примерно им обласкан все это время и не жалею трудов своих. Положено было, что принц выедет, выспавшись и позавтракав; это, верно, протянется до двух часов.

Ну, брат, не понимаю, как можно было все это устроить в три часа времени; но дело в том, что все было бесподобно, и принц не имел ни минуты скуки. Тестю спасибо, ужин и вино его, а это пахнет сотнями; мог он сделать это для дочери, которая прискакала сюда для его вечера именно, а то была бы себе в деревне. Я должен был занять у Фавста 300 рублей; нечего делать, избежать нельзя было, я не напрашивался на этот расход; будут, верно, и претензии на меня, но бог с ними; дом мой мал, средства мои еще меньше, да и время так коротко, что надобно быть волшебницею или Наташею, чтобы так хорошо все устроить. Прекрасно все удалось. Вот и конец моим хлопотам, чему я рад как нельзя более.

Право, измучился, но имею удовольствие видеть, что принц и вся свита предовольны мною и своим пребыванием в Москве. Ежели не заслужу воззрения графа Нессельроде, то останется мне сожалеть, что ему одному не умел угодить. Я уверен, что без всякой моей просьбы князь Дмитрий Владимирович засвидетельствует перед государем о трудах моих и сбережении казенного интереса. Государь слишком справедлив и милосерден, чтобы отказать какой-нибудь знак своей милости: не все же мне быть в поваренках с асессорским окладом, с 33-летнею пряжкою, десятью годами в одном чине и 3-м Владимиром. Все ищу, кто бы от меня отстал, и никого не нахожу ни в Коллегии, ни в других местах, кроме Боголюбова.

Александр. Москва, 9 ноября 1829 года

Я проводил своего Хозрева до Подольска. Я не мог дождаться минуты его отъезда, а теперь мне уже и жаль его. Я к нему привык, и он привязал меня к себе своей ласкою; особенно в эти последние два дня он не отпускал меня от себя и очень дружески со мною обходился. Я ничего не сказал, а потому и удивился он, войдя в Подольске в дом Лазовского, меня первого увидеть в гостиной. Весь вечер не отпускал от себя, очень много со мною говорил, заставлял с хозяйкою играть на клавикордах, на другой день, то есть вчера, подзывал меня ехать до Серпухова; но я отвечал, что стараюсь от него отвыкать и что прощание в Серпухове было бы для меня еще тягостнее. Он согласился, что я прав. Долго тебе все рассказывать, но при последнем прощании он взял обе мои руки в свои и, держа их таким образом, говорил минут с десять, сколько меня любит, сколько ему приятно видеть, что у меня жена добрая и прекрасные дети, что я счастлив в семье своей, что он не в силах ничем доказать мне и князю Голицыну свою благодарность за наше попечение о нем, что это будет долгом его отца и шаха – нам воздать по заслугам, что это будет его первая обязанность по приезде в Персию – представить деду и отцу, что пребывание его в Москве никогда не изгладится из сердца его, что он русских ставит выше всех народов, что оружию нашему нельзя противиться никому, но что великодушие и доброта нашего государя еще более их всех победили; просил меня писать к нему и считать его между моими друзьями, и проч. Наконец сел в карету, и когда затворил дверь, то слышу стук и голос его, чтобы отворили; когда отворили дверцы, то он закричал: «Булгаков!» Я подошел, и он опять протянул руку из кареты и жал мою, повторяя: «Прощай! Прощай!» Право, тронул меня.

Эмир-низам и вся свита прощались со мной как бы с родным. Его высочество послал через меня шаль Катеньке, – конечно, неважную; булат, им мне подаренный, и бирюза, которую надел он с своего пальца на мой, – все это, может, стоит червонных сто или сто двадцать; но я предоволен милостями принца и отличиями, мне оказанными, во всех случаях. Его высочество объявил мне, что от шаха будут даны ордена князю Дмитрию Владимировичу, Юсупову и мне, и прибавил: ежели князь Дмитрий Владимирович хочет еще наградить кого-нибудь, то чтобы ему написал, что он исполнит. Ренненкампф, который под конец был со мною удивительно ласков, тоже мне сказал, что мне назначен орден, но что это не прежде доставится, как через год. Некоторые бедные люди приходили просить милостыни, а последний день приносили рисуночки, стихи в честь его высочества. Я ему взял смелость напомнить о них, он дал им 30 рублей, чтобы им раздать по моему усмотрению, да два платка и шаль неважную, также для подарения от него бедным девушкам. Мне известно, что казна его очень тоща, а то верно бы щедрее наградил всех; ему пришлось 6000 рублей занять у министерства нашего.

Возвращаясь из Подольска, узнал я в деревне одной, что мост в Серпухове сломало льдом; ежели бы знал я это в Подольске, я бы поехал непременно далее; теперь меня беспокоит, как персияне переедут Оку: паромы наши всегда дурны. Князь Дмитрий Владимирович отправил адъютанта своего до Серпухова провожать; но я все-таки был бы покойнее, поехав туда сам. Есть и другая причина, заставляющая меня жалеть теперь, что я не поехал далее; во-первых, и принц сего желал, а потом Рушковский удружил мне: представь себе, что он две почты с твоими письмами и газетами отправил ко мне в Серпухов. Такого рода любезность надобно делать, как ты, умеючи; а ему вышло это невпопад, а вместо удовольствия – мне досада. Уж ежели послал (вероятно, с нарочным), то надобно было рекомендовать почтальону меня ловить на дороге, и это очень было легко, ибо мы полсуток провели в Подольске, весь город загроможден был повозками дорожными; немудрено догадаться, что тут персидская свита, следовательно, и я, а курьер меня ищет в Серпухове, куда я и ехать не думал, отправляясь отсюда. И смешно, и досадно!

Александр. Москва, 11 ноября 1829 года

Беглецы-письма твои воротились из Серпухова. Рушковский велел мне сказать, что накажет почтальона; но я ему писал, что ежели хочет загладить свою невольную вину передо мною, то чтобы дал слово этого не делать, а то два раза меня огорчит. Все к лучшему! Почтальон, промчавшись до Серпухова, успокоить мог меня насчет переправы через Оку. Я узнал, что принц реку сию перешел благополучно пешком 8-го числа и что все экипажи и свита также по ту сторону реки, чему я очень рад и сожалел после, что не проводил принца до Серпухова по приглашению его. Лед был ненадежен, но клали сутки целые солому, поливая оную водою, и потом опять слой соломы, чем составили твердую массу.