Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 20 декабря 1829 года

Сколько ни объездил я домов, не мог найти я удобнейшего, как дом князя Салтыкова на Мясницкой; кажется, можем поместить там всю турецкую шайку; ужо поеду еще подробнее осмотреть и князя туда повезу. Трудно найти дом на две недели; всякий хочет отдать в годы, а не то слупить миллионы, ежели бы можно. У вас вот наняли дом за 30 тысяч для турки, а мы за дворец здесь заплатили только 8000 за все время, и все было по этому масштабу; а все удивлялись великолепию нашему, ездили дом смотреть, как диковинку. Но бог с ними! Нессельроде не только добро делать, но и бездельную приятность не умеет сделать подчиненным своим. Из нашего Архива разбегаются все. Веневитинова, малого отличного, завербовал Закревский к себе, вот и другая такая же жемчужина, князь Мещерский, тоже выходит; останутся бесподобный Малиновский с фискалом своим Азанчевским.

Александр. Москва, 24 декабря 1829 года

У меня одна просьба идет за другою: одолжи меня и выкопай в Петербурге жизнеописание графа Никиты Ивановича Панина, составленное Денисом Ивановичем Фонвизиным, батюшкиным приятелем. Оно было напечатано в Сенатской типографии, но книга сия очень редка; кажется, Денисом Ивановичем не была пущена в публику и продажу, а им только раздаваема приятелям. Нет ли у кого этого хоть в рукописи? Не найдешь ли какого-нибудь старожила, помнящего Фонвизина? Его современники и приятели были батюшка, Шарапов Василий Алекс., Бакунин; давно всех их не стало. Всякое сведение о Денисе Ивановиче было бы очень мне полезно.

Александр. Москва, 26 декабря 1829 года

Вчера был у меня Рушковский; похудел. В Москве глупые слухи возобновляются: ты – вторым управляющим почт, Рушковский – на твое место, а я – на его. Мне очень не трудно доказывать всем нелепость сих слухов [последний слух скоро оправдался, и А.Я.Булгаков заменил Рушковского в московском почт-директорстве].

Здесь заговорили, что князь Дмитрий Владимирович едет к вам, чтобы не возвращаться. Все жалеют о нем, даже и те, кои, бывало, ругали его. Всегда так бывает. Называют сюда Паскевича, а другие – Балашова, вчера сюда приехавшего; от этого Боже избави Москву.

Александр. Москва, 30 декабря 1829 года

Великий день сражения прошел! Мы трубим победу, нет ни мертвых, ни павших, лишь толпы покоренных. Все в восхищении от живых картин. Их заставляли повторять по нескольку раз под клики воодушевления. Ежели верить тому, что говорят, наши картины были всех прекраснее. Я нахожу, что картина с Дидоною также была восхитительна. Лазарева была великолепна, но ее длинные волнистые волосы давали скорее впечатление прекрасной Магдалины. Но совершенно прелестны были маленькая Алябьева [Александра Васильевна, вышедшая потом замуж за Киреева. Это была красота ослепительная, но холодная], настоящая красавица, и маленькая Гончарова [семнадцатилетняя Наталья Николаевна. Пушкин, вероятно, был на этих живых картинах: «И блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой»], в виде сестры Дидоны; эта была восхитительна. Картина Тициана с сыном также была замечательна, да и все было прелестно.

Наш сюрприз славно удался: когда княгиня привела все общество в большую залу и все уселись, а занавесь по сигналу подняли, она ожидала, по программе, увидеть картину маленького Ланского, а вот и нет – открылась большая рама посредине, которая представляла комнату, стало видно Всеволожского и меня, мы изображали картину; она ничего не понимала, что происходит. Наконец через полминуты я начинаю зевать. Удивленный Всеволожский говорит мне: «Ну вот! Да разве так позируют? Вы зеваете, хороший же пример мы даем другим, они скажут: ежели начальники зевают, что же нам помешает спать? Я постарался позировать по натуре , и глядите, как я натурально позирую (он вновь принимает свою позу)», – и тогда начинается маленькая пьеса, полная намеков на картины и которую я пошлю тебе завтра. Ей очень горячо рукоплескали. Было почти 400 человек; я оробел перед началом, но Всеволожский, который прирожденный актер, тотчас помог мне освоиться. После сего начались картины по программе.

Поскольку это было сделано наспех, за десяток часов, то не успели прибавить еще две картины, сходные с нашим русским маскарадом и которые мы устроили, как сумели, за несколько часов до представления. Не поверишь восхищение всех; как открыли нашу картину, княгиня Татьяна Васильевна закричала: «Прелестно! Прелестно, мой друг; смотрите, Рождествено, как чудно сделано!» [Рождествено – подмосковная князя Дмитрия Владимировича Голицына.]

Мы три раза должны были повторить. Катеньку осыпали похвалами. Княгиня ее целовала несколько раз, а нас с женою при всякой встрече благодарили и княгиня, и князь Дмитрий Владимирович. Тут можно было видеть, как они оба любимы, ибо все с восхищением исполнили желание его, не жалея ни трудов, ни издержек.

Множество охотников пускаются на описания. Тут был князь Шаликов, Арапов пишет для «Северной пчелы». Я просил Вяземского взяться за это. Мне времени нет, а надобно бы за это тотчас приняться. Ну уж подлинно праздник! Только надобно было и такой дом, чтобы устроить это так хорошо: все мы и дамы имели особенные комнаты, чтобы одеваться; зал для приготовления, зал для табло, зал для концерта и пения, бывшего в антрактах, гостиная для карточных столов, после танцевали и ужинали. Право, стоило бы хорошенько это слитографировать с рисунками всякого табло.

Князь и княгиня вчера поговаривали повторить все это еще раз дня через три, и право, стоило бы того. Я дамам шепнул на ухо платьев своих не расшивать и не портить, все очень обрадовались этому и готовы опять позировать. Я очень рад, что все кончилось покуда. Вот тебе наскоро и в двух словах наш праздник. Передай Афросимову и москвичам нашим. Я видел вчера Ломоносова сестру, которая также была в восхищении от табло.

Спасибо за новую монету, это диковинка здесь, и тесть отнял у меня на день – верно, показывать всем. Пусть тешится старик, а вчера он плакал, как женщина, глядя на своих внучек. Уж подлинно может ими гордиться во всех отношениях.

Александр. Москва, 1 января 1830 года

Поздравляю тебя, мой любезный друг, с наступающим годом. Что говорить о желаниях моих? Кто себе добра не желает, а тебе желаю я то же, что себе. Я объездил теперь матадоров, был у князя Дмитрия Владимировича, Юсупова, Обольянинова, Муханова, Кутайсова, губернатора, Ивана Николаевича Корсакова и Костиных командиров [то есть у чинов университета: старший сын Булгакова Константин учился тогда в Университетском благородном пансионе]. У князя Чумага [50] Трандафил Чумага – богатый греческий торговец в Москве. (который большой сплетник и с кем избегаю сих разговоров) рассказывал как вещь официальную, что Кобургский сделан королем греческим и проч. Можно ли грекам, которые такие сделали чудеса из одной любви к вере своей, грекам дать лютеранина царем? Будто государь положился на выбор Франции, а эта назначила Кобургского [51] То есть Леопольда Кобургского, позднее короля Бельгийского, брата нашей великой княгини Анны Федоровны. Находясь долго в русской службе, он обнаруживал не только любовь к России, но и склонность к греко-российскому исповеданию. Для Греции он был, может быть, лучше католика Оттона, которого вместо него назначили королем в Грецию и которого греки вынуждены были лишить престола. по желанию Англии.