Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Потоцкого управляющий и камердинер Барбасевич едет завтра в Одессу, везет тело покойного и все его имущество. Я выпросил ему аттестат от князя Дмитрия Владимировича и письмо к Воронцову и сам пишу к графу Льву. Вся эта история продолжалась бы еще год, но князь Дмитрий Владимирович разрешил в судах все затруднения, взяв ответственность на себя одного, а то надобно бы еще делать публикации целый год и вызывать в России и чужих краях наследников.

Умно ты делаешь, что никого не рекомендуешь; это дело деликатное. Я все бранюсь с Волковым, коего страсть – всякого рекомендовать как отличного человека, так же делает свадьбы; а доказано, что из десяти едва три удаются. Кланяйся Дашкову от меня, когда увидишь; я не в претензии, что он не отвечал на мое письмо. Знаю, что он был болен; тогда пусть только смягчит участь несчастного сенатского обер-секретаря, который в запальчивости ударил чиновника сенатского. Весело слушать, как Дашкова все прославляют в здешнем Сенате. Я думал, что он множество будет иметь завистников и неприятелей, а вместо того все его хвалят и любят, особенно обер-прокуроры.

Александр. Москва, 26 ноября 1829 года

Я возвратился с печальной церемонии. Устал – мочи нет и прозяб. Тело из дома до Богоявления несли мы на себе: Ваня, оба зятя покойницы, двое Волконских, Кобылин, Андрей Афросимов, генерал Набоков и я. Шли же мы в одних мундирах с открытой головою; правда, что тепло, но все-таки есть какая-то сырость в воздухе. Как бы ни было, я исполнил священный долг противу доброй старухи; она нас любила как близких своих. Давно не видал я таких похорон. Во-первых, весь город, начиная от князя Дмитрия Владимировича до последнего из знакомых, – все тут были, и на лице всякого изображалась грусть непритворная; да и ежели правду говорить, так в чем можно упрекнуть покойницу [графиню Екатерину Алексеевну Мусину-Пушкину, урожд. княжну Волконскую, родную племянницу бывшего при Екатерине московского генерал-губернатора князя Михаила Никитича Волконского]? В одной скупости, но и эта не мешала ей принимать весь город, жить домом и делать добро.

Проповедь всех нас тронула, а как стали прощаться, то не одни дамы расплакались, а Софью Алексеевну [дочь покойницы княгиню Шаховскую. Другая дочь, Екатерина, – княгиня Оболенская] насилу оттащили от тела; она вдруг упала навзничь без чувств, и ее в этом положении привезли домой. Не будь тут Четвертинский и я, она бы могла убиться до смерти: насилу шесть человек могли ее поднять. Катерину Алексеевну не пустили на похороны ради ее нервов расстроенных. Софья хочет непременно ехать провожать тело в Ярославль; это уже напрасно, но не могут ее отговорить. Я в последнюю болезнь графини Катерины Алексеевны был перед нею виноват, не посетил ее, но теперь как будто загладил вину свою. Это одна из первейших наших знакомых молодости, скончалась семидесяти семи лет.

Александр. Москва, 29 ноября 1829 года

Я получил письмо из Воронежа от Ренненкампфа, оно меня встревожило: у Хозрева возобновилась там петербургская болезнь, и доктора для спасения его должны были прибегнуть к сильнейшим средствам: полтора фунта крови выпустили и поставили 40 пиявок к животу. 21-го числа миновала опасность, и 26-го полагал Ренненкампф вывезти принца в дальний путь. Он, по его словам, ужасно похудал и в большой слабости, все говорит о Москве, вспоминал несколько раз о нашем вечере и велел всем нам много кланяться. Ренненкампф не знает, как переберется он через горы Кавказские верхом.

Александр. Москва, 1 декабря 1829 года

Здесь только и разговоров, что о живых картинах, что будут у княгини Татьяны Васильевны, все на оные напрашиваются, а я очень бы дорого дал, чтобы Катенька была исключена, а княгиня, напротив того, просила вчера Наташу сделать особенную картину для Кати, и Ольгу просить непременно. Проекты их, по-моему, все нехороши: всё то же да то же, святая Цецилия, возлюбленная Тициана, и Сивилла. Мы хотим что-нибудь свое выкинуть; ужо будут к нам князь Михаил Голицын, что женат на Вяземской, и Всеволожский; мы потолкуем выдумать что-нибудь национальное, взятое из Жуковского или Пушкина сочинений, а нам хорошо то, что сарафаны у детей есть с нашего маскарада прошлогоднего. Не все еще решено, но кажется, что твоя красавица Лазарева будет в «Возлюбленной Тициана», Хвощинская – в «Святой Цецилии», в картине известной, генеральша Ушакова [Мария Антоновна, муж ее был директором Кадетского корпуса] будет Дидоною, Бобринский – Энеем и проч. Странно, что с того времени, что княгиня Татьяна Васильевна обеих дочерей выдала замуж, она еще более дает веселий дома. Она добрая, милая женщина, и мы рады все для нее делать.

Александр. Москва, 17 декабря 1829 года

Ну, переселился я теперь из Персии в Турцию. Только что отправил я вчера почту, получил от графа Нессельроде письмо с большими комплиментами насчет моих трудов около Хозрева и надежду его, что я и теперь тоже покажу благоразумие, и проч. Это всегда лучше, чем ничего. Вот мой ответ, прочти, запечатай и доставь. Ты увидишь, что я долгом счел намекнуть графу о страхах здешних, чтобы Галиль-паша не привез нам чумы сюда. Многие и основательные люди не без страха; вчера и Волков мне то же говорил. Все напуганы происходящим в соседстве. Разные ходят слухи вздорные, будто в Киеве точно чума, что Толь, наруша карантины, приехал к вам, что двое его людей умерли у вас чумою, а его самого заперли в крепость (и было бы за что); все это вздор, но действует на умы. Рассказывают (не без доброжелателей везде), что и тогда чума привезена была в Москву в турецкой шали. Не было ль худо отобрать у них все, да хорошенько обкурить? Мы все ищем дом для этих свиней; трудно в одном всех поместить, а розно – неудобно. Дай Бог только им здесь не заживаться; впрочем, я того делать не буду, что делал для Хозрева, да и то не приказано.

Жаль бедного Ласунского, был хлебосол, но, может, еще и выздоровеет. Его жена [это знаменитая впоследствии игуменья Спасо-Бородинского монастыря Мария (в миру Маргарита Михайловна Нарышкина, в первом браке Ласунская, во втором – Тучкова)] от двух живых мужей не будет иметь ни одного. Этот немолод, но графиня Завадовская должна бы иметь здоровье, подобное личику ее. Я очень рад, что она опять брюхата, хотя это и прибавляет годы нашему приятелю старому. Давно не слышу ничего о нем.

Ну, брат, не шутка это падение карниза в зале Георгиевской. Как же Бога не благодарить, что так все обошлось и досталось только чернильнице покойной Екатерины II? Ужасно подумать, кабы падение это случилось 1 января [то есть в день всесословного маскарада, какие тогда давались в Зимнем дворце на Новый год]; только тут, воля твоя, оплошность придворных архитекторов или смотрителей – верно, была какая-нибудь большая трещина. Разве всякую неделю не обходят, не осматривают весь дворец?