Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Потом долго говорил великий князь об Алжире. «Славное, братец, дело!» – «Помилуйте, ваше высочество; король для дея алжирского употребил силу, коей Бонапарт покорил весь Египет и Сирию. Король Карл X взял дубину, чтобы убить муху, но что сделается с Алжиром?» – «Ну, это дело Полетики и вас всех, дипломатов». Тут речь зашла о турецкой войне, Варне и Браилове. После очень хвалил его высочество здешний кадетский корпус: «Был ли ты там?» – «Нет-с!» – «Напрасно». – «Я должен был везти туда Хозрева, да он занемог тогда и не был». – «Отличное во всех отношениях заведение, я поеду еще туда и возьму тебя с собою; это стоит того – посмотреть, дети здоровы, веселы, благонравны, учены, сыты, мило смотреть».

Я благодарил за предложение и охотно поеду туда, особенно же с его высочеством. Бог знает, о чем не было речи. О покойном государе, о наводнении 1824 года и проч. и проч. Отпуская меня, сказал: «Надеюсь видеть тебя так же часто, как в Петербурге». Я думаю, я очень надоел Ивану Ивановичу Дмитриеву, который ждал, чтобы я вышел. Между тем собрались тут Юсупов, комендант, Ланжерон, кои приглашены были кушать у его высочества. Не поверишь, как он меня обласкал. Оттуда, как был я – в параде, в ленте, заехал я к князю Василию Алексеевичу [тестю Булгакова, князю Хованскому]. Белов его разбудил, говоря: «Вот и Александр Яковлевич приехал от великого князя вам показаться и вас навестить». Бедный больной, увидев меня, обрадовался и удивился, глядел на меня, как ребенок на игрушку, улыбался, указал мне сесть возле себя, рассматривал звезды мои и взял в руку ленту Станиславскую, похваливая жестами. Эта минута была, кажется, приятна ему столько же, как и мне. Может быть, она и последняя будет между нами. Я все боюсь, что он вдруг потеряет память, да и жизнь: очень слаб.

Прежде нежели лечь спать и выкурить трубку, поговорю о концерте прощальном. Было немного. Этот театр кажется пуст, когда не весь набит: так обширен. Однако же эта пустота произвела почти 7000 рублей, и Зонтаг никогда так хорошо не пела и не старалась. Прием ей был удивительный. Я, право, и не знаю, что она лучше всего пела.

Ария эта Меркаданте – ее триумф, но как пела она божественно арию из «Семирамиды», коей аллегро очень нехорош; она его украсила прекраснейшими пассажами. В репетиции я восхищался изобилием ее пассажей; раз пять начинали, оркестр шел нехорошо, и всякий раз делала она шутя различные пассажи. Швейцарскую песню славно пропела, – говорили все знатоки; я не очень слышал вот почему. Оставя детей в ложе с Марьей Егоровной, я пошел вниз в кресла, чтобы лучше слышать и видеть: тут оба надобно! Великий князь, увидев меня, поклонился и сделал знак головой, чтобы я к нему пришел. Нашел я его перед ложею в комнатке, отдыхающего от жары. Тут были князь Дмитрий Владимирович, который скоро ушел, комендант, Башилов и свита Князева. Разговор был все о Зонтаг. Его высочество цитировал фразу из «Хорька» (не зная, что говорил с сочинителем оной), о коротком платье и прекрасной ножке.

Как кончилась симфония Спонтини и должна была начинаться швейцарская песня, я хотел уйти; но великий князь пригласил меня в ложу и посадил на второе место против себя и всех зрителей, ибо ложа его на сцене под императорскою. Я из учтивости уступал место коменданту, но он не принял и сел возле меня. Так как великий князь часто разговаривал, то и не очень слышал я Зонтаг; зато по окончании арии я дал тихонько тягу, как пришел князь Дмитрий Владимирович, который занял обыкновенное свое место, то есть то, где я сидел. Мне очень было это лестно, ибо вся публика видела ласку его высочества ко мне. «Соловья» бесподобно пела, да и как соловью было нехорошо петь «Соловья»? Все хором закричали «фора», и она пропела еще раз; так произносила, что слова не было потеряно, и прекрасно произносила, точно русская.

Вот что посылаю Булгарину для «Пчелы» в прилагаемом при сем письме. «27 июля, к сожалению не токмо родных его и друзей, но и всех жителей древней столицы, скончался в Москве, на 73-м году жизни своей, тайный советник, сенатор, князь Василий Алексеевич Хованский. Покойный князь был усердный, преданный слуга государев; сердце его было украшено прекраснейшими качествами, а дом его с давнего времени служил съездом отборнейшему в городе обществу. Все посетители, особенно знаменитые иностранцы и путешественники, находили в покойном князе ласку, хлебосольство, вежливость, любезность и все вообще качества, украшающие коренного русского барина».

Не стало доброго князя Василия Алексеевича! Он скончался в 7 часов без десяти минут утра. Я закрыл ему глаза, мой милый и любезнейший друг. Я сказал княгине [второй жене покойного и мачехе жены А.Я.Булгакова Елене Васильевне, урожденной Толстой], что не время уже ее обманывать, что у князя руки уже холодеют, не советовал ей входить к умирающему: что ужасная хрипота в горле, и смотреть на него мучительно. Сказала, что не пойдет, много плакала, просила жить в согласии с нею. «Ежели с вашей стороны, – отвечал я, – та же готовность, что с нашей, то верно останемся друзьями». Обнимала меня и просила более думать о Наташе, нежели о бедном умирающем. Мы расстались очень нежно.

Как я пришел к князю, то хрипота унялась, он стал дышать реже. Без четверти семь, ощупав пульс, вижу, что перестал бить и рука здоровая (левая) – как лед. «Кончено», – сказал я людям. Все мы заплакали, и я закрыл ему глаза. Несколько секунд после сего князь вдруг опять вздохнул тяжело и стал открывать глаза. Ощупав правую (разбитую) руку, мы очень удивились, найдя ее теплою еще. Тот вздох был точно последний; но непонятно, что, тогда, как князь не дышал и мы опять закрывать стали ему глаза, в большом пальце правой, разбитой, руки продолжалась с минуту сильная конвульсия. Тут, видно, сперлась вся кровь. Объявив княгине несчастие, я пошел к покойнику, поцеловал у него руку и поскакал домой.

Известный литератор и профессор Мерзляков скончался вчера: это потеря для университета.

Александр. Москва, 29 июля 1830 года

Зонтаг за мною прислала, поеду проститься, она едет сейчас, вчера была у нас прощаться, нас не было, жена не могла ее принять. Карета дорожная готова, и лошади приведены у госпожи Генриетты, а она сама изволит еще почивать. Вчера завеселилась у князя Дмитрия Владимировича, где пела она и другие и танцевали. Великий князь был очень весел, по словам неотвязного Лодера, которого я нашел у Зонтаг. Секретарь ее меня уверил, что могу ехать домой, воротиться через два часа и верно застану ее еще здесь. Я так и сделал, а зала там набита прощальщиками; одна труппа немецкая составляет человек 30.

Я сию минуту от Зонтаг, посадил ее в карету; множество было тут народу. Она заранее просит тебя извинить ее, ежели пошлет тебе письмо с человеком; я сказал, что тем лучше, ибо ты на даче, а Марица нездорова. Вчера князь Дмитрий Владимирович с нею открыл бал, много пели, и она также. Вот письмо от князя Владимира Голицына толстого. Он ей отдал дом Лобанова, что в Морской, бывший Александра Львовича, который он нанимает; он теперь пустой, поэтому Зонтаг в нем жить будет. Доставь это письмо тотчас, вели взять расписку и мне пришли.