Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 8 августа 1830 года

Вчера был я с его высочеством в Кадетском корпусе, также был и граф Петр Александрович Толстой, а там нашли мы многих других, а именно Озерова, князя Сергея Михайловича Голицына, дивизионного генерала Савоини, Кайсарова. Великий князь входил в величайшие подробности, все обходил, ужинал с кадетами и даже велел им при себе раздеться и лечь спать. Великий князь прекрасно с детьми обходится, учил их, муштровал, но после сам резвился с маленькими и смешил их.

Приехав домой, я ног не чувствовал, а надобно было прежде заехать еще на минуту к Долгоруковым, где пели цыганки и было маленькое собрание: Урусов, Киндяков, граф Васильев и проч., и много кавалеров. Извинясь перед княгинею, я уехал домой и скоро завалился спать.

Александр. Москва, 9 августа 1830 года

Очень ты меня обрадовал графством Закревского. Верно и великий князь обрадуется, ибо очень любит Арсения Андреевича. Буду к нему писать и поздравлю новое сиятельство. Что-то графиня, остепенится ли хоть немного?..

Бартенева, которая, по старой привычке, всякий месяц родит, была намедни на пикнике; только, видно, много суетилась, притащилась к Чумаге просить комнатку, собиралась у него родить (видно, царя для Греции), но, к великой радости Чумаги, боли утихли, и она могла возвратиться в Москву, куда прибыв, тотчас и родила. Желаю Марице так же благополучно родить, только дома и даже не на даче.

Странно, что ничего нет из Франции. Это молчание не предвещает ничего хорошего. Здесь говорят, что кровопролитие продолжалось три дня.

Александр. Москва, 11 августа 1830 года

Вчера, возвратясь домой, узнал я, что великий князь присылал звать меня обедать. Было уже два часа, а он в два часа изволит кушать; следовательно, нельзя было уже ехать. Отобедав дома, я оделся и пустился к его высочеству извиняться. Нашел его на террасе в саду; были тут князь Иван Леонтьевич Шаховской, Каблуков, Башилов и Бибиков. «Ты пришел очень кстати, – сказал великий князь, не дав мне времени объяснить, почему не явился я обедать, и, ударив по софе, на коей сидел, рукою, прибавил: – Садись-ка, милый мой, рядом со мною, да дайте Булгакову сигару! Что скажешь о Париже?» – «Но, ваше высочество, я не знаю ничего положительного». Принесли сигары. – «Затвори, братец, двери. В таком случае, – продолжал великий князь, – я вам почитаю; у меня есть газеты до 2 августа». После чего великий князь изволил прочесть громко четыре пребольшие номера «Вестника» и «Газеты прений». Как не устал, и притом всегда была сигара во рту! Только иной раз останавливался, делая замечания или восклицания удивления, гнева.

Теперь я по милости его высочества все дело понимаю; все неофициально тут, конечно, но главные происшествия мне известны теперь. По мере, что очищал листы, великий князь посылал их к Ланжерону, живущему почти рядом, называя это слабительными и рвотными. При последнем листе, и колонке даже, позвали великого князя. «На, брат Булгаков, – сказал он, – дочитывай-ка сам и мне скажешь, что найдешь любопытного». Ланжерон не утерпел, сам явился, вскоре и великий князь. Тут пошли политиковать, и всё разные мнения. Башилов предсказывал опять террор и ужасы революции, Ланжерон – что Орлеанский будет король, и проч. «За отсутствием хитроумного петербургского дипломата (Полетики), что скажет нам московский?» – спросил у меня великий князь. «Я не вижу короля, ваше высочество. Орлеанский только заместитель. Они хотят знать, что скажут державы, и выгадывают время. Для короля и дофина все кончено, малютка Бордо станет Людовиком XV, а Орлеанский – регентом, как его дед. Это все примирит: ребенка можно воспитать каким нужно; ультра увидят для себя залог в будущем, а либералы – гарантию в регенте». Ланжерон крепко спорил: «Нет, любезный, Бурбонов больше не хотят, для них все кончено. Сын Эгалите станет королем», – и проч. Ужасные прения, как будто от нас зависела судьба Франции!

Как я хотел ехать, то великий князь отнял шляпу, говоря: «Нет, оставайся с нами; сию минуту явятся дети мои намеднишные (кадеты корпуса), станем сами шалить и их забавлять». Скоро явился Ушаков и штук 40 кадетов; их потчевали чаем, фруктами, мороженым. Великий князь точно обходился с ними как отец с детьми. После пошли в сад, и его высочество всех нас заставил и сам бегал с ними взапуски.

Как их отправили домой и как я хотел отретироваться, – «Пойдемте в мой кабинет», – сказал его высочество Ланжерону, Башилову и мне. Стали напоминать его высочеству, что пора к Ивану Александровичу Нарышкину, куда звали его на вечер. «Ланжерон с Булгаковым, ступайте вперед, будьте нашим авангардом, объявите о нас у госпожи Нарышкиной». Нечего делать, я и зван не был, по трауру нашему, поехал и объяснил Ивану Александровичу, как дело было. Он очень был рад, само собою, Грипсолейлю [54] Грипсолейль – молодой подпасок, действующее лицо «Женитьбы Фигаро». из компании великого князя, и точно не звал оттого, что не видал меня и на пикнике, думая, что никуда еще не езжу. Скоро прибыл и великий князь.

Было человек с 60. Вдруг повели всех в залу, где Альбини представил сцены из «Нищего дворянина» и «Прежнего молодого человека». Все это старое, известное и не слишком позабавило зрителей, а еще менее великого князя. Он велел мне сесть возле себя. Во время второй пьесы вдруг спросил: «Где твой сын?» – «Здесь, ваше высочество, теперь у нас на вакансиях». – «Как же тебе не стыдно, не привезешь его ко мне?» – «Не смел!» – «Покажи мне его, который год?» – «16!» – «Как время летит! Давно ли я его видел ребенком; преуморительный, как он нас смешил!» – «Теперь стал степеннее, ваше высочество». – «Привози непременно!» – «Слушаюсь, ваше высочество». Ужо надобно везти, ибо завтра хочется отвезти своих в Семердино.

Право, брат, не знаю, чем заслужить все милости и ласки великого князя? Он готовит праздник для кадетов, велел мне быть на оном и помогать ему их позабавить; день не взят еще, надобно будет устроить это и воротиться для этого из деревни. Как посадили его высочество в мушку [в карточную игру] с дамами, так мы с Долгоруковым улизнули к нам, и он просидел у нас до часу почти. Поутру возил он Костю в Симонов к обедне, там славятся монахи пением необыкновенным, точно гармоника; не мог Кате отказать, и я поехал туда с нею, а Лелька, еще покашливая, осталась дома. Под Симоновым вспомнил я молодость нашу, счастливые, беззаботные времена, в кои езжали мы туда с Фавстом, Приклонским, Гришей Гагариным верхом на каретных лошадях гулять! Пение монахов точно имеет что-то унылое, трогательное. Я стоял у самого клироса, и казалось, что поют далеко. После ходили мы по гробницам, читали надписи. Какой это часто вздор, ложь!

Александр. Москва, 12 августа 1830 года