Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Великий князь, видя мое восхищение, обещал прислать мне завтра газету на дом, прибавив: «Такого рода вещи надобно читать со вниманием и по нескольку раз». – «Позволите ли вы мне, ваше высочество, сделать копию сей речи?» – «С удовольствием!» – «И при условии, – добавил Ланжерон, – что Булгаков снимет копию и для меня». – «Охотно, господин граф».

Читал великий князь речи Невиля, Мартиньяка, Коньи, все прекрасные; видно, что писали люди честные, государственные, но не поэты, как Шатобриан. Читал также великий князь гнусную речь какого-то Поденаса, не устыдившегося назвать Карла X извергом свирепым и хуже Людовика XI. Потом продолжал чтение Ланжерон. Мы с Ланжероном и великим князем поддерживали разговор, в который князь Дмитрий Владимирович вмешивался лишь изредка; другие же молчали и слушали.

Долго мы очень политиковали. Два раза Ланжерон говорил: «Ваше высочество, вам пора уже почивать», – но он все отвечал: «Еще сигарку», – или: «Еще четверть часа», – и мы разошлись в 12 часов. Великий князь, прощаясь, пожал мне руку и сказал: «Итак, долой Орлеанского!» – «Долой сына Эгалите», – отвечал я. «Когда ты собираешься в деревню?» – «На днях, ваше высочество». – «Так надобно чаще видаться; я тоже недолго здесь пробуду, приезжай завтра обедать ко мне». – «Слушаю, ваше высочество». – «Вот тебе сигарка на дорогу».

Право, не знаю, чем все эти милости заслужить; он меня так к себе привязал, что я с ним обходился свободно и смело, как бы с тобою. Великий князь желал слышать пение цыган. Башилов звал его высочество к себе ужо на вечер, чтобы их послушать. «С тем, чтобы не было никого», – сказал великий князь. «Да кого сами изволите назначить». Великий князь назвал человек с двенадцать, тут же и меня. Башилов показал мне список. Стало быть, я сегодня весь день проведу с его высочеством.

Александр. Москва, 19 августа 1830 года

Вчера имел я честь обедать у великого князя. Были тут Муханов Сергей Ильич, князь Сергей Михайлович Голицын, Чичерин и Шеншин, генерал-адъютант. «Что нового?» – спросил меня великий князь за столом. – «Ничего, ваше высочество, а только по вашему представлению благодарность здешнему кадетскому корпусу». – «Как ты это знаешь?» – «По приказам». – «С тобою они?» – «Со мною, ваше высочество», – и подал их. Вообрази, что он еще не знал! «Позволь мне послать это?» – «Извольте взять и делать что угодно». Фельдъегерь был призван, и его высочество послал его к Николаю Ивановичу Демидову, а потом велел проехать в корпус и там дать прочесть Ушакову и обоих с милостию поздравить. Я мог приказами другую сделать радость Хрущовым, коих дети наконец попали в офицеры. Я тотчас послал верхом курьера к ним в подмосковную.

После обеда, по обыкновению, курили у его высочества и разговаривали о всякой всячине. Даже речь была о Рушковском, о коем рассказывал я, имитируя его голос. Великий князь очень смеялся и, кажется, старичка нашего жалует. Как стал раскланиваться, то сказал мне: «До свидания у Башилова», – куда я и явился в 8 часов. Крошечный дом, мало было, но все-таки жарко. Великий князь был очень весел, и Башилов очень мил. Были тут: двое Голицыных – Дмитрий Владимирович и Сергей Михайлович, Ланжерон, комендант, Чичерин, Лодер, Арапов, обер-полицмейстер Муханов, Шереметев молодой и я. Началось тем, что актер Щепкин, стоя тут как будто гость, просто во фраке, вдруг выступил и продекламировал пресмешную сцену. «Не угодно ли вам чаю, ваше высочество?» – «Почему нет?» Башилов вышел приказать; через минуту является толстый немец Карл Карлович в шитом кафтане, в большом напудренном парике, с подносом и чаем; вообрази себе удивление и смех великого князя, узнавшего в немце Башилова самого. Ну уж посмеялись мы. После этого пели и плясали цыганки. Кажется, что они не очень пленили его высочество. После того пел Булахов «Черную шаль», пел романсы Верстовский, играл на арфе Витт, а на виолончели – Марку, были фрукты, мороженое и проч. В 11 часов разъехались, вечер был очень веселый.

В городе нет ничего нового. Слава Богу, что воды помогли великому князю; он и вчера мне еще говорил, что не чувствует уже в правом боку обыкновенную свою боль и недомогание это, когда и боли нет. Лодер ходит как павлин.

Александр. Москва, 20 августа 1830 года

Часто что-то меняется министерство во Франции. Это худой знак. Будут так хлопоты, и нешуточные. Права малютки Бордоского священны, неоспоримы. У Орлеанского все будет блоха эта за ухом. Вчера долго я не засыпал, читал все журналы, кои имею по милости великого князя. Заседания камер очень любопытны. Какие тут подлецы и фанатики! Но есть и прекрасные чувства, и черты благородные. Шатобриан – великий плутяга: и республиканцев, и народ, и молодежь, и Орлеанского – всех по головке, а между тем смело защищал права герцога Бордоского.

Я читал у великого князя журналы свежие, но нет ничего, кроме довольно смелых статей насчет законных прав маленького Бордо. Увидим, будут ли точно держаться этой свободы книгопечатания, для коей резались три дня на улице. Я не предвижу причины царствованию д’Орлеана. Престол должен окружен быть почтением, величием. Я не могу проглотить, что Лафайет, подойдя к королю и взяв его, как бы я тебя, за руку, сказал, сжав оную: «Вот король, какого мне надобно, это лучше, чем какая-то республика». Ну что ждать хорошего?

Александр. Москва, 21 августа 1830 года

Пожалей о бедном Василии Львовиче Пушкине. Он скончался вчера у Вяземского и племянника-поэта на руках, после двухдневной болезни: паралич в мозгу. Однако же он Вяземского узнал и подал ему руку. Добрый был человек! Что говорил о пеночках, горлицах и ручейках, умрет с ним; но его сосед Буянов останется памятником дарований его стихотворных. Оставил он детей побочных; только не знаю, успел ли он что сделать для них.

Бедный Глинка [Сергей Николаевич] за пропуск стихов против Юсупова, в коих он, однако же, не назван, лишился места цензора. Пятеро детей! Жалок бедный, есть нечего, а Юсупов, между тем, будет дарить в один раз Ивановой то, чем бы семья Глинки могла прокормиться десять лет! Вот так-то в свете.

Александр. Москва, 23 августа 1830 года

Сказали мне, что Рушковский болен, я поехал вчера навестить и проститься; но он, однако же, хотя и не совсем здоров, но поехал на обед к князю Дмитрию Владимировичу. Покуда мы там говорили вместе после обеда, подошел ко мне великий князь, и разговор начался втроем. Рушковский выкинул старую свою штуку: выговаривал его высочеству, что редко пишет великой княгине. Его высочество смеялся очень и начал оправдываться, что писал недавно с Сумароковым и еще с кем-то.

Вечером были мы у коменданта, где чрезвычайно было приятно. Великий князь был очень весел и не переставал танцевать; Башилов верховодил. Великий князь всех заставил танцевать: Чичерина, Каблукова, Ивана Александровича Нарышкина, меня два раза посылал, но я не могу по трауру. Великий князь остался до третьего часу, чего никогда здесь не делалось еще.