Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Фавст бесподобно осветил Горное правление, поставил на балконе прекрасный «Н», который до самого конца горел, как сначала, чего не было с кремлевской иллюминацией князя Юсупова. Ай да Фавст! И его высочество похвалил, а я ему сказал, что за птица Фавст. Во время котильона великий князь спросил меня: «Чего здесь недостает?» – «Мне кажется, ничего. Вечер прелестный, нестесненный, живой». – «Нет, не хватает Розового Домино». Вообрази, что еще помнит его высочество; спрашивал, когда туда еду. – «С бала, ваше высочество». – «Что так?» – «Жена именинница во вторник, ваше высочество». – «Не забудь ее от меня поздравить. Мы еще увидимся?» – «Смею спросить, когда изволите ехать, ваше высочество?» – «В субботу». – «Я приеду нарочно, чтобы вашему высочеству откланяться». Было вчера человек 80, но общество все отборное; все спрашивали, зачем меня нет.

Александр. Москва, 30 августа 1830 года

Приехал вчера с мыслями откланяться великому князю поутру, он вместо того приказал быть к себе обедать. Это был последний, прощальный. Обедали двое Голицыных, граф Петр Александрович Толстой, Ланжерон, Михаил Михайлович Бороздин, Чичерин, генерал Арсеньев, Лодер, Олсуфьев и домашние. Очень было весело. Восхвалять стали красавиц здешних. «Но вы забываете, господа, красавиц из красавиц», – и указали великому князю на меня. Тогда великий князь сказал: «Булгаков, заткни уши!» – и пошли взапуски хвалить мамзелей наших; говорили о табло у князя Дмитрия Владимировича, о маскараде князя Волконского и проч. После обеда великий князь вошел в бильярдную, где камин, позвал меня и начал говорить о французских делах: признаем ли нового короля? «Что делать, ваше высочество? Придется, ибо мы не можем ссориться и затевать войну, чтобы поддержать маленького Бордо, у которого во всей Франции не нашлось достаточно сильных сторонников». – «А законность? Она будет чудовищным образом попрана. Вся кровь, пролитая за нее прежде, окажется пролитой напрасно, и тем будет подан опасный пример другим народам; это случай сложный и деликатный. Ты веришь в прочность царствования короля французов?» – «Ничуть, ваше высочество, ничто не прочно в этой стране. Хартия провозглашала неприкосновенность личности короля. Королю, стало быть, должно оставаться королем, несмотря на пагубные его ордонансы, а министров надобно обвинить, осудить и повесить, если угодно. Да только вместо того все предали огню и мечу».

Тут подошли другие, и разговор сделался всеобщим. Этот раз не курили: комитет составился больший. Великий князь начал прощаться. Как дошло до меня, спросил: «Что глаза твоего брата?» – «Слава Богу – хорошо, ваше высочество». – «Какое поручение ты мне дашь к брату?» – «Я пишу ему всякий день, ваше высочество. Извольте сказать ему, если он будет иметь счастье вас видеть, что вы меня оставили толстым и жирным». Великий князь засмеялся и отвечал: «Не могу, ваше превосходительство, не могу солгать вашему братцу и сказать то, чего нет; ты не толстый и не жирный». Поцеловал и отпустил, пожав руку раза два.

Я, право, хоть бы и прослезиться, так тронут был, расставаясь с добрым сим, ласковым князем; он сам всех здесь заколдовал, а потом удивляются, что так его все любят и ласкают. Ежели увидишь его высочество или кого из его свиты, то скажи им, брат, как я, право, живо тронут всеми его милостями.

Ужасы рассказывают про холеру. Точно, что в Саратове уже умирают по пятьдесят человек в день. Я чаю, увеличено, но все ожидают спасительных мер от Закревского; эта доверенность лестна для него.

Александр. Москва, 1 сентября 1830 года

Могу тебе возвестить то, что ты, кажется, столько желаешь. Вчера княгиня Екатерина Алексеевна Долгорукова просила у меня формально руки Ольги для сына своего, мой милый и любезнейший друг. После именинного обеда, который давал жених Пашков для Долгорукова и на коем было человек с двадцать (граф Орлов-Денисов, Вяземский, двое Пушкиных, Норов, Лачинов, Сушков, граф Васильев, Путята и проч.), Долгоруков при кофе сказал мне: «Матушка желала говорить с вами; поезжайте, прошу вас, к ней». – «С удовольствием, милый мой». После первой трубки спросил опять: «Когда едете вы к матушке?» – «Да разве это срочно?» – «Наверное». – «Поеду отсюда». Четверть часа после предложил мне Долгоруков ехать с ним вместе и тотчас. Я охотно согласился и подумал тотчас, что это нетерпение происходило, верно, от известной причины, в чем и не усомнился, когда Норов сказал мне на ухо: «Дай Бог, чтобы поездка ваша увенчалась успехом».

Приезжаю к княгине. После первых обычных комплиментов и поцеловав своего сына, она попросила меня пройти к ней в кабинет. «Мне надобно поговорить с вами об одном весьма важном для вас и для меня деле, милый господин Булгаков». – «К вашим услугам, княгиня». – «Не знаю, заметили ли вы, что мой Александр безумно влюблен в вашу дочь». – «В которую, княгиня?» – «В Ольгу, младшую». – «Я бы скорее подумал на Катю, поскольку он чаще ею занимается». – «Александр робок, он подходит к Ольге с боязнью, а с другой чувствует себя свободнее, да к тому же надеется через нее войти в милость сестры».

Александр. Москва, 8 сентября 1830 года

Здесь все трусят холеры; чеснок вздорожал шестью рублями. На всех чеснок, особенно на людях; в клубе все приготовлено на чесноке. Сестре Долгорукова, которая трусит очень, обещался я сделать подарок: горшок чесночной мази! У князя Дмитрия Владимировича собрался вчера комитет всех главнейших здешних докторов. Панчулидзев пишет из Саратова, что там умерло 2000 человек и что он сам занемог и избавился от смерти, пустив себе крови полтора фунта; но в Пензе, Тамбове и Рязани все, кажется, спокойно.

Александр. Семердино, 17 сентября 1830 года

Как скоро замутят во Франции, то и в других землях пакости начинаются. Смотри-ка, и тихий Дрезден вздумал шалить! Принц Орлеанский умно и молодецки поступил; однако же бельгийцы-таки поставят, кажется, на своем. Филипп не мой король. На что было уж брать это звание, ежели хочешь оное унижать? Пусть бы назвался чем другим, а не королем. Не могу переварить этого, что король, целуя Лафайета на смотре национальной гвардии и уронив нечаянно его шляпу, нагнулся, поднял и подал ему оную. Бесполезная подлость!

Александр. Семердино, 20 сентября 1830 года

В восемь часов утра жена будит меня со словами: «Милый, Долгоруков приехал!» Неожиданная эта весть меня несколько встревожила, но я не хотел показать это жене. Встал, оделся, повторяя ей: «Любовь нетерпелива, он придумал какой-нибудь предлог, чтобы приехать; сие ему показалось короче, чем ждать до понедельника, когда мы воротимся в Москву». Выбегая на крыльцо, вижу – подлинно, его коляска; бегу в баню, где его пристанище. «Какими судьбами?» – «Знаете ли, что Москва в тревоге: три студента университета умерли с признаками холеры. Всех учеников университета и гимназии [в то время в Москве была всего одна гимназия] обкурили и распустили по домам, вокруг Москвы выставят кордоны; остались только три заставы свободные. В Троице будет карантин.