Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Столица наша казалась пустой, мертвою, вдруг оживилась; забыли о холере и самые трусы: все одним заняты – неожиданным прибытием государя. Вот что я узнал, мой милый и любезнейший друг. Император изволил прибыть в одиннадцатом часу утра, прямо в дом князя Дмитрия Владимировича. Бросились было докладывать; не велел никому трогаться с места, а только показать одному дорогу к Князеву кабинету. Он, по своему обыкновению долго нежиться и работать в постели, недавно встал (что, верно, не очень понравилось государю: в теперешнее время можно и должно бы в 6 часов быть на ногах), был в халате своем перед зеркалом маленьким, чистил рот. Государь подошел тихонько к нему. Вообрази же себе удивление князя, увидевшего в зеркале лицо государя, за ним стоявшего. По приказанию, полученному им от государя, уведомлять его ежедневно эстафетами о состоянии Москвы, мог ли князь Дмитрий Владимирович вообразить, что государь прибыл в Москву сам? Он вскочил со стула испуганный. Первые слова государя были: «Надеюсь, князь, все в Москве чувствуют себя так же хорошо, как и вы?» – после чего сел и расспрашивал князя обо всем. Потом его величество поехал к Иверской Божьей Матери, где молился, стоя на коленях. Несметная толпа сопровождала обожаемого царя до дворца, где его величество изволил переодеться, принять Филарета и, надев ленту, пойти в собор. Тут встретил его митрополит со словами: «Благословен грядый во спасение града сего!»

Из собора выйдя, государь поехал объезжать город, а после кушать изволил у князя Дмитрия Владимировича и сказывал, что дорога нехороша, что ехать изволил 48 часов (по этому, кажется, надобно бы заключить, что и дорога, и лошади были хороши, напротив). Государь здоров, кажется, не устал с дороги, только красен и загорел. Вот что рассказывал Петр Иванович Озеров, приехавший от князя Дмитрия Владимировича. Сколько пробудет государь здесь, будет ли представление его величеству – еще неизвестно, но он очень успокоился насчет мнимой здесь холеры. Напрасно наделали такую тревогу. Толкуют, что по 100 и более больных в сутки, но где по 20 да 30 человек умирают в день, там 100 человек – ничего: из сих ста больных 80 на другой же день выздоравливают. Самые ведомости ежедневные должны совершенно успокаивать всех. Что ни говори, а холера – чума. Может ли быть, чтобы в городе, как Москва, умирало бы чумою только по 2 и 4 человека в день, ежели точно чума существует? Нет, однако, худа без добра, и ежели меры взятые не прекратили зла, коего нет, то они зло предупредили, может быть; а это не безделица.

Я замечаю, что многие уже мысли свои переменяют; первый – сосед мой Лев Алексеевич Яковлев, который утверждал, что холера точно существует. Ежели бы я разделял страх, коим многие объяты, то пребывание здесь государя меня бы мучило. Все тронуты великодушием государя и отважностью его сюда приехать. Нечего ему бояться: Бог его сопутник всюду! Заготовляю это письмо заранее и пишу прежде нежели лечь спать. У нас ужинали княгиня Екатерина Алексеевна с женихом, Пашковы, Фавст, Обресковы, Норов, Соковнин и Лачинов; ждали Палена, но не бывал. Княгиня, кажется, не менее сына своего влюблена в Ольгу, которая ее восхищала пляской русскою, надевала сарафан для этого и была точно прелестна.

Будь совершенно покоен. Право, все вздор. Вчера говорят, что государь изволил присутствовать в холерном этом комитете. Схожу к Яковлеву узнать, правда ли и что было. Я знаю, что он получил от князя Дмитрия Владимировича приглашение к шести часам на чрезвычайное собрание. Мы твоему совету-таки последуем: как только уедет государь, и мы – в Семердино, где нам гораздо покойнее, веселее и безопаснее. Умираю – хочу видеть государя хоть издали; ежели бы не шел снег (с коим поздравляю), поехал бы в Кремль глазеть с народом.

Я весь растроган! Башилов прислал мне сию минуту письмо великого князя Михаила Павловича от 25-го; оно наполнено опасениями, как и твое ко мне. Его высочество своей рукою приписал P.S., который мы целовали и со слезами читали. Вот красноречие души! Я заставил Ольгу читать. Он грустит по Москве, скорбит, что не может быть ей полезен, спрашивает, где мы, просит уверить нас, сколько он разделяет наше беспокойство и страх, просит чаще и подробнее ему писать и проч., – да я тебе завтра доставлю копию. Право, ангел это! Как я рад, что в письме моем к его высочеству сделал я приписку, которая его успокоит. Время покажет, что холеры не было здесь.

Александр. Москва, 1 октября 1830 года

Меры предосторожности будут умножены. С завтрашнего дня прервется совершенно сообщение города со всеми губерниями. Мне жаль, что отрезаны будем от Кости и Паши. Нечего делать! Я уже отправил курьера верхом в Семердино, чтобы там всех успокоить, и послал им нужную провизию. Ты спросишь, любезнейший друг, отчего последовало все это? Право, не знаю. Пусть покажут мне одержимых холерою, я охотно стану ходить за ними. Не явное ли это противоречие? Холера существует, то есть чума, – так зачем же допускать скопища в Кремле? Я теперь оттуда, видел крестный ход, и народу, конечно, тысяч двадцать. Ведь это – сообщать, распространять заразу! Я замечаю, что страх в дворянстве; а народ мелкий покоен, а кажется, ему-то бы и бояться, но у него, видно, более здравого ума. Все это, сказывают, произошло от француза Александра Юни, который умер вчера натурально холерою, а он с год, как был все болен. Ему советовали не брать должность сверх сил его: надобно много рыскать, кричать, браниться, а он слаб, послушал усердие свое одно, побранился с докторами, взволновал желчь и умер в двое суток. Что тут удивительного?

Я тебя прошу верить мне: право, холера в воображении у трусов и в расчетах докторов, кои надеются на великие награды. Сказывают, что послезавтра представление у государя. Ежели буду иметь счастие его видеть и случай представится, я смело скажу мнение свое государю. Княгиня Долгорукова приехала к нам, перепугана, искать утешения. «Что надобно делать, мой дорогой Булгаков?» А сын ей отвечает: «Есть только одно средство: надобно оставаться возле Ольги, не покидать ее, и это хорошее лекарство». Но я княгиню просил быть покойною и совершенно выбил из головы ее смутные мысли.

Видел Рушковского, от коего Голицын требует окуривать все письма. Вообрази, какой это наводит страх в губерниях: в Москве чума! Да ежели до того дошло здесь, то берите уж меры серьезные, как то было в Одессе: заприте театры, церкви, рынки, все сходбища, падите к ногам государя, чтобы он уехал от нас. Что это за полумеры? Смесь отчаяния и беспечности.

Вот тебе выписки из собственноручного P.S. в Башиловом письме от великого князя Михаила Павловича. Как он добр и милостив. Да государь-то какой ангел?! Всем известно, что он любит императрицу и детей своих, а он оставляет непринужденно все, что сердцу его дорого, ценно, чтобы лететь в Москву, которую описали ему жертвою смертоносной лютой заразы! Это будет в истории его написано золотыми буквами.