Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Я очень рад, что Рушковский со мною одних мнений, да и всякий благоразумный человек то же должен говорить. Я имел счастие видеть издали государя у окна, к коему он изволил подходить. Сегодня допущены были к его величеству глава и купцы главнейшие.

Александр. Москва, 2 октября 1830 года

Государь двое суток с лишком здесь, а ты 27-го не знал еще, что его величество выехать изволил из Петербурга. Я имел счастие видеть его хоть издали, давеча; теперь нетерпеливее буду ждать счастия ему представляться, ежели будем допущены мы, мелкотравчатые. Я теперь от княгини, где мы вечер проводили очень приятно, пели. Норов явился поздно, божился, что всклепали на него, что женится, а переехал только на третью квартиру. К княгине принесли ведомость о состоянии города, которая дам встревожила, и подлинно – прежние слова «умерло от признаков более или менее холеры» заменены ясным показанием «холерою умерло 28». А я все-таки не верю холере. На улицах ловят всех пьяных и полупьяных (а пьют очень много, оказия славная с горя), берут в больницы, бродяг также. Все это считается больными. Доктора поддерживают, что прежде говорили; выгода их, чтобы было сказано, что их стараниями холера уничтожена. Что будет – Богу известно; но до сих пор вижу я обыкновенные болезни, бывающие всякий год в это время от огурцов, капустных кочерыжек, яблоков и проч. Не я один так думаю; но противоположная партия сильнее. Во всяком случае, будь покоен на наш счет. Я тебе всегда буду писать правду.

Я видел у Фавста теперь Пальчевского, живущего у него и присланного от Канкрина для выставки. Он говорил с Арндтом; этот ему сказал, что рапорты хороши и что все больные от холеры вылечиваются, что болезнь, по-видимому, слабеет. Думают, что государь отправиться изволит обратно послезавтра и выдержит три дня карантина в Твери. Купцы подносили вчера хлеба-соль государю. Его императорское величество милостиво с ними разговаривал. Титов мне рассказывал, что он им сказал: «По рапортам, холера лишила Россию 20 тысяч человек; берите ваши меры заранее, друзья мои! Я был сам в яблочном ряду, плоды вредны теперь; я предложил торги на время прекратить; один благоразумный купец изъявил свое согласие тотчас, а прочие сказали, что их это разорит. Продажа должна прекратиться, я сказал уже князю Голицыну, отнеситесь к нему, дабы отвратить разорение, коего боитесь!» Государь принял хлеб-соль и их отпустил.

Теперь был у меня Путята [Дмитрий Васильевич], коего брат у Закревского адъютантом; он имеет письмо от брата из Пензы от 24-го. Он пишет, что там все здорово, что едут далее в Саратов и Симбирск для того, чтобы взять чиновников и центральный комитет уничтожить, ибо и там все благополучно, а есть только малое число больных по деревням.

Александр. Москва, 3 октября 1830 года

Был я во дворце. Два раза видел издали государя. Он изволил один ездить сперва, потом воротился домой взять князя Сергея Михайловича, который его ожидал; ездили вместе в какое-то заведение и при мне воротились. Во дворце, прежде чем быть допущенным наверх, большая проформа: надобно облить руки хлорной водою и пополоскать рот. Я долго сидел у графа Петра Александровича Толстого, коему свою песню читал. Он говорил: «Я высмеивал трусов и все эти дни говорил императору то же, что и вы говорите, да только, кажется, со вчерашнего дня болезнь проявилась». Я все-таки свое толкую, что нет холеры. Кто более рыскает всюду почтальонов, священников, кои больных исповедуют и причащают, солдат, кои в куче живут? Нет больных, ни мертвых такого рода ни в почтамте, ни между попами, ни в казармах. На что граф мне сказал, что болезнь не заразна, переходит не через прикосновение, а по воздуху, что это поветрие.

Бенкендорф приехал в ночи; я еду уже, а он мне на лестнице попадается. Обнялись, и первый вопрос: «Правда ли, что ваша дочь замуж идет?» – «Я приходил вам это объявить». – «За кого?» – «За князя Александра Долгорукова!» – «Но это прекрасная партия, рад за вас». Мы, говоря, шли вверх по лестнице в его квартиру, вдруг гофкурьер: пожалуйте к государю. «Приходите, милый, ко мне завтра пораньше, надобно нам поболтать». Так мы и расстались.

В городе нет ничего особенного; скорее лучше, чем хуже. Доказано, что мрут только пьяницы, обжоры, отощанные и те, кои сильно простужаются. Я получил вчера премилое и длинное письмо, самое дружеское, от князя Петра Михайловича Волконского, в ответ на мое, которое ты, видно, решился ему послать.

Генерал Алексеев Илья Иванович, бывший в молодость нашу полицмейстером здесь, умер.

Александр. Москва, 4 октября 1830 года

Флигель-адъютант Кокошкин пожалован генерал-майором. Государь был давеча у княгини Урусовой. Так врасплох застал, что князь едва успел выбежать, чтобы снять сюртук и надеть фрак. Очень был весел и милостив, спрашивал: трусят ли холеры? Князь отвечал, что по сю пору в глаза ее не видал. Государь отвечать изволил: «Я указом объявил, что есть холера, для того только, чтобы брали меры предосторожности против нее». Градскому голове нашему государь изволил сказать: «Жаль, что случилось это препятствие, а я хотел приехать сюда с императрицею посмотреть на выставку». – «Бог даст, ваше императорское величество, и в январе будет выставка». – «Кто знает? – отвечал государь. – Бог даст, и мы приедем».

Мы до сих пор удивляемся и радуемся неожиданному прибытию государя. Сколько сделало и сделает это добра! А кого не тронула до глубины души попечительность государя о подданных своих? Эта черта одна заслуживает монумент. Видали мы градоначальников, которые в смертные времена бежали из Москвы в Марфино. Счастие наше (ты знаешь, как я Голицына люблю), этот бы не последовал примеру Салтыкова, не укрылся бы в свое Рождествено, но если бы не взял всех мер, кои нужны были в сих обстоятельствах, бог знает, что бы вышло. Теперь все покойны только оттого, что могут сказать: государь здесь!

Посылаю тебе стихи Глинки. Сюжет единственный! Можно бы лучше воспеть. Что зевает Иван Иванович Дмитриев? Вот бы случай показать свой талант. Я очень рад, что доброму Глинке государь пожаловал 3000 рублей пенсиона и право выбрать себе место; приказал ему сказать, что отрешение его от места цензора не должен он почитать немилостью, но следствием обстоятельств. У бедного Глинки куча детей, а человек он сам благонамеренный, благородный, только чудак большой. Муханов, обер-полицмейстер, было умер, а от испугу и отец его; но, слава Богу, оба вышли из опасности; но это не имеет никакой связи с холерою.

Болтаем с Дишкою [то есть с князем Александром Сергеевичем Долгоруковым, тогда женихом Ольги Александровны Булгаковой], вдруг Катенька закричала: «Император, император!» – подбежала к окошку и успела еще поклониться. Государь в колясочке парою, один. Повернул в переулок, что возле нас. Не во Вдовий ли дом изволил поехать? Надобно ехать обратно. Мы и расположились у окошка, чтобы его не прозевать. Только минут 10 спустя опять изволил назад проехать, всем нам очень милостиво поклонился и улыбнулся. Все мы нашли, что он потолстел и краснее стал, но это, может, и от погоды: земля покрыта снегом, и холодно.