Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 10 октября 1830 года

Не знаю, правда ли, но вчера слышал я, что Закревского ожидают сегодня и что ему приготовлены комнаты в доме тетки его Мельгуновой. Наш князь много трудится и делает для нашего спокойствия все, что от него зависит; но беда та, что не имеют доверенности к мерам, кои он берет. По городу ходят разные россказни, кои наводят страх или уныние на умы слабые, а это большинство. Попасть в госпиталь или умереть почитают одним. Есть анекдот о мещанине, которого похоронили живого, а он ушел как-то чудесно с кладбища. Говорят, что священникам запрещено ходить на дома исповедовать и причащать, и проч. Конечно, лучше всего не верить подобным рассказам, но зачем их рассеивают? Разговоры сии понудили начальство как бы оправдываться перед публикою в прилагаемом при сем 16-м отчете о состоянии города. Всякий заметит, что здесь выздоравливают из 500 больных токмо 8, а в Ярославле из 69 – 20; в Рыбинске из 198 – 65 выздоровевших: стало быть, там лучше лечат или обходятся с больными. Ежели центральная комиссия переведется в Москву, все пойдет лучше.

Положим, что мрут холерою, а не обыкновенными осенними болезнями; но мы видим, что в нашем классе ни один еще не умер мнимою этой холерой, а все в народе. Отчего? Оттого, что мы лечимся дома сами или нашими обыкновенными докторами; а простолюдина сажают в фатальную карету, где уже делается ему хуже, да отвозят в госпиталь, где все сделано наскоро, то есть нехорошо, где есть только наружное устройство для глаз, а истинная помощь не подается, и где большая часть умирает от кровопускания. Доктора сами не подходят к больным или только в глазах начальствующих, когда они тут; больные на руках фельдшеров и сиделок. Не все усердны и бесстрашны, как генерал Сталь; он в своей больнице только что не ночует (кажется, Сущевская), сам принимает, осматривает и сортирует больных и за всем глядит. Прокалывают письма, как из чумного города, а другие важнейшие меры пренебрегают; в заставах смотрят строго за выезжающими и въезжающими, кои не откупаются деньгами, а между тем пешие уходят со всех сторон, перелезая через вал. Мне говорят, что я должен три дня окуриваться на заставе. Поеду к князю Дмитрию Владимировичу; ежели подлинно так, нечего делать, я не вправе требовать для себя исключения, а непременно хочу ехать за детьми и сюда их привезти.

Видел я Сталя у князя. Много говорил с ним. С такими людьми весело говорить и о печальной материи. Очень желал я узнать что-нибудь о благополучном прибытии государя в Петербург, но ничего не слыхал: ни плац-майор, ни полиция не знали ничего. Миллер сказывал, что государя множество народа провожало у заставы, что он милостиво всем кланялся, но сказал: «Прощайте, братцы, ступайте по домам, ни один не смей переходить за шлагбаум». А они было бросились провожать.

Александр. Москва, 11 октября 1830 года

Холера идет к концу, ибо истощила жертвы свои, то есть пьяниц, обжор, нуждающихся и не принимающих предосторожностей. Вот что мне говорили вчера генерал Сталь, приятель Волкова, и доктор один. Когда я писал великому князю, точно страх был пустой, смертность была хуже других годов, царствовали обыкновенные осенние болезни, кои после усилились от разных причин, а может быть, и от холерного поветрия; но все-таки это не та болезнь, которая опустошала Астрахань ныне и Оренбург в прошлом году. Перетрусили напрасно, меры не совсем взяли хорошие, да и те слабо исполнялись. Я рад, что был в деревне тогда и не попал в этот комитет, а то бы много было у меня неприятностей и споров. Кто не пишет к кому-нибудь в Петербург? Всякий! Так, верно, что у вас должны быть вести весьма сокрушительные о бедной Москве. Дело в том, чтобы покончить с этим, что болезнь не в прикосновении, ибо в казармах, на фабриках и всех скопищах вообще нет больных. Болезнь не в воздухе, ибо мы глотаем один воздух с простым народом, между нами никто не умирал от холеры, а в народе много умирают, как говорят. Стало быть, смертность от невоздержания, пьянства, худой или неумеренной пищи. Вот о чем сообщу я великому князю, ибо надобно мне ответить и поблагодарить его императорское высочество.

Александр. Москва, 13 октября 1830 года

Не могу теперь сомневаться в существовании холеры; но и теперь, поверь мне, что из десятка, коих смерть относят к холере, верно, 6 и 7 не ею умирают. У господ медиков вышла война; все вооружились против Маркуса, Лод ер и Пфеллер отошли. Маркус хочет командовать всеми, он, конечно, и знающ, и умнее их всех.

Александр. Москва, 14 октября 1830 года

В городе опять более стали беспокоиться, потому что в бюллетене № 21 больные прибавились, и выздоровело опять менее. Как меня уверяли, Хлебников вылечивает в домах по 50 и 60 человек в день, за что несет гонение от медиков. С.А.Волкова мне говорила, что Брянчанинову точно он жизнь спас. Главное – захватить в первую минуту и сильный пот произвесть, – сказал он Волкову, и мы этого держимся. Всего спасительнее: первое – не отягощать досыта желудка; второе – вино пить, но не напиваться; третье – на желудке носить фланель; четвертое – не евши, не выезжать со двора и иметь на ногах теплое.

Александр. Москва, 15 октября 1830 года

Государь изволил уехать отсюда именно 7-го, во вторник, то есть в тот день, что писал тебе князь Атександр Николаевич. Так что он был хорошо осведомлен заранее о планах его императорского величества. Немудрено, что у вас говорят много пустяков об нас, когда и здесь рассказам нет конца. Самарина Федора Васильевича уморили, а он и болен не был; а кто подлинно умер, так рассказывают ужасные подробности, коих не бывало, и уж нет другой смерти, как холерою.

Вчера видел я флигель-адъютанта графа Ивелича, который по именному повелению отправляется сегодня в Саратов к Закревскому. Что-то уже не говорят о приезде сюда финского графа нашего, а очень бы хотелось мне его видеть.

Александр. Москва, 16 октября 1830 года

У нас, слава Богу, все благополучно, и берутся все меры. Всякое утро и ложась спать, все берем ложку чайную магнезии – мы и весь дом; это Волкову советовал Хлебников яко самое спасительное средство, и Волков делает это у себя тоже. Одно меня только мучает, что Костя, Пашка отрезаны от нас. К ним ехать нельзя никак: надобно 14 дней карантина. Я надеюсь, что, прежде нежели настанут холода и зима, все пройдет; теперь я все думаю, как бы их сюда провезти. Не понимаю, зачем карантин тем, кои из благополучного места едут в Москву; а с субботы, говорят, город оцепится еще теснее войсками.

Князь Дмитрий Владимирович замучен, худо вспомоществуем. В полиции, попах и медиках действует корысть. Тут бы надобно твердую, решительную голову и скорые средства. Вот, слышал я, как делает Закревский: у него род дозоров, составленных из медиков, фельдшеров с разными лекарствами, пиявками и проч., объезжают город; приказано везде, где занеможет кто холерою, на крыши выставлять платок белый в виде знамени, а ночью – фонари; где команда видит знаки сии, туда тотчас въезжает, спрашивает больного и тотчас действует к его спасению. Я всегда здесь повторял Яковлеву и всем, что должно опубликовать средства, к коим больные тотчас должны прибегать сами в ожидании докторов, коих иной раз часов 8 ищут, а этого времени довольно, чтобы умереть. Ведомости даже о числе занемогающих и умерших неверны, а потому государь приказывал, чтобы присылали ему подлинные списки от всех двадцати частей за подписанием сенаторов и тех, кои заведуют частями городскими, и из коих Голицын прежде составлял рапорты свои его императорскому величеству. Все требуют Иверскую подымать, а в народе молва, что город только тогда избавится от холеры, когда икона Божьей Матери объездит все части города. Народ наш набожен. Это и исполняется, но медленно, ибо по 200 и 300 требований в день. Мы третий день не можем иметь образ; говорят, что в субботу повезут по Арбату, и тогда выйдем на улицу встречать.