Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Много здесь делала шуму бешеная собака прекрупная, не могли ее никак поймать. У Кокошкина перекусала она человек семь, дня три назад бегала около нас по Арбату, портному одному изгадила она все лицо. Наконец вчера ее убили в Мещанской части, и так как она выбегала на промысел токмо вечером и ночью и всегда кидалась на лицо, то сплели басню, что это был человек, зашитый в собачью шкуру и который грабил укушенных им. Только она задала такой страх городу, что извозчики вечером боялись уже ездить и быть на биржах своих.

Александр. Москва, 4 декабря 1830 года

Добру не бывать. Поляки разрушили навсегда свое собственное благополучие, и надеяться нельзя на тех, кои три раза искали гибели России: в 1794-м, в 1812-м и 1830-м годах. Неужели готовиться нам на четвертую измену? Нет, брат, надобно на них песочную дубинку Петра Великого. Вот при Наполеоне были они как овцы; а он проливал кровь их, для выгоды своей, в Египте, Италии, Испании и кончил тем, что напрямик им сказал, что им быть нацией нельзя. Они и после того дрались за него, а нас, своих благодетелей, режут. Куда девался Новосильцев? Чего же он зевал? И как полиция так дурно извещена была в земле, где столько жидов и где деньгами все сделать можно? Здесь только и разговоров, что о Варшаве; большая часть так озлоблена на поляков, что одно твердит: надобно срыть Варшаву! Как будто все там виноваты! Это не Содом и Гоморра.

Сашка мне сказывал под секретом, что имел вчера по высочайшему повелению съезд десяти главнейших медиков здешних, чтобы толковать о холере. Они собирались поутру у него и вечером; большие были прения, наконец решено значительным большинством именно то, что я всегда утверждал и тебе писал с самого начала: что болезнь не прилипчива, что это сильное поветрие, как бывает с гриппами, горячками, оспами, глазными болезнями и проч., что называть ее чумою и равнять с оною нельзя; что холера издыхает, что для оной достаточно оставить три госпиталя; что ежели расцепления не снимать, покуда совершенно никто не будет занемогать рвотою, поносами и судорогами, то положение это может продолжаться месяц и год, может быть. Протокол сей Волков с утверждением своим отправляет к государю.

Александр. Москва, 8 декабря 1830 года

Здесь с расцепления города все забыли о холере, как будто ее вовсе нет в городе. В Николаев день (хотя половина кабаков и заперта) выпито было в городе без нескольких рублей на 17 000 в один день. Много занимают всех варшавские дела. Очень все озлоблены на поляков за неблагодарность их. Здесь графа Дибича женят на нашей красавице Софье Урусовой. Ему будет не до того теперь; слышно, что он примет роль Суворова во время оно, когда послала его Екатерина наказывать поляков. Знала эта премудрая государыня, что делала, разделив это царство беспокойное; учреждение о губерниях им бы, а не конституцию надобно. Известия, кои я нашел в «Инвалиде» о варшавских делах, мне не нравятся, но конец все должен быть плохой для них: придется им пасть к ногам государя, но для них padam do nog дело обыкновенное.

В каком я странном казусе! Получил я при письме от Родофиникина грамоту персидскую от эмира-низама, бывшего здесь дядькою Хозрева-Мирзы; только перевод не приложен, а я не знаю, что это такое. Не могу отыскать нашего переводчика архивского Мамигонова, чтобы узнать содержание. Завтра утром хотел быть, а здесь слух, что шах умер. Уж не меня ли хотят на царство, оттого что знаю несколько слов по-персидски?

Все радуются расцеплению города: велика милость, и никогда не забудется 6 декабря 1830 года. Приехал наш староста; говорит, что мужики около Москвы в такой радости, что описать нельзя. Надобно и то взять в уважение, что тысячу часовых стоят на бивуаках за заставами. Каково это в теперешний холод, и как не искуситься ему гривною, которую предлагают не один, а 20 проходящих всякий день, чтобы нарушить правила оцепления? Стало быть, мера сия не могла исполняться с должною исправностью.

Александр. Москва, 9 декабря 1830 года

Письмо эмира-низама заключает дружеские фразы от Хозрева и уверения, что он в жизнь свою мало видал подобных мне характером и убеждением. Вот, сударь, какие комплименты!

Александр. Москва, 11 декабря 1830 года

Есть письмо к Кутайсовым от князя Александра Федоровича Голицына, служащего в Варшаве. Он говорит, что 17-го или 18-го ехал с женою на званый чай в Бельведер, что на дороге был остановлен толпою, которая, узнав, куда они едут, их заставила воротиться под эскортом домой. Князь оделся в сюртук и ушел пешком из дому узнать, что такое. Добравшись до Бельведера, он нашел там кровопролитие, а дом цесаревича разграбленным. Надобно думать, что то же последовало и с их домом; ибо княгиня говорит: «Вы не поверите, в какой нужде мы живем, спим на соломе…» – и проч.

Александр. Москва, 12 декабря 1830 года

Слава Богу, что знают хоть что-нибудь о цесаревиче, что его высочество в живых. Каково-то будет бунтовщикам рассчитываться! Солдаты наши пойдут, как львы, на них, ибо оскорбление, неблагодарность, измена тут явны. Как я рад, что Норов прибыл к вам. Обними его дружески за нас всех. То-то, я чаю, скучал, в карантинах сидя. Все мы очень обрадовались знать его с тобою. Он малый прекрасный, ветреный, по-видимому, но солидный в правилах своих и дружбе.

За великое счастье почитаю, что письмо москвича удостоилось не только прочтения государя, но и одобрения его величества. Тут, кроме сущей правды, ничего нет. Имени я выставить не хотел, но не чуждаюсь статьи сей при случае; однако же Шаликов велел спросить, может ли он перепечатать ее в московских газетах; я отвечал, что не имею права его разрешать, а пусть спросит у сочинителя. Тогда подумал он, что статья Погодина, и к нему адресовался, а этот отвечал: «Статья не моя, а А.Я.Булгакова». Булгарин, верно, узнал от Бенкендорфа. Когда увидишь Александра Христофоровича, то спроси как бы между прочим; я бы желал знать правду. Это слишком для меня лестно.

Александр. Москва, 15 декабря 1830 года

Закревский пишет мне от 11-го из Тамбова, что получил высочайшее повеление возвратиться скорее в Петербург, что выезжает 14-го через Москву, где желает меня видеть; говорит, что там с бунтовщиками все кончил и представил государю. Очень буду и я рад его увидеть.

Ежели Д. не останется в коллегии, то и мне в ней делать нечего, надобно искать покровителя. Имев счастье нажить себе доброе имя и особенно быть государю самому известным, имея ежели не большие способности, то хоть равные многим другим, коим очень везет, отчего же я так обижен, служа 33 года? Оттого что я не дерзок, и что начальник мой так меня любит. Ты сам видел, как шло дело мое о ленте. Я тогда сказал графу самому в его кабинете, что ежели ее не получу, то приму за внушение оставить службу, и что это сделаю, и сделал бы. К чему меня ведет моя служба теперешняя? Я, ей-богу, ни смерти, ни отставки Малиновского не желаю, да и что это за клад – архивное управление? О другом жалеть не буду, как о мундире коллежском, который 33 года носим оба, да конец тот же во всем, со всем надобно наконец расстаться. А будет и вакансия, так другого посадят. Стоит ли труда ждать? Архив не почт-директорство. Теперь, по всем новым штатам, начальникам отделений полагается 3000 рублей и более жалованья.