Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Александр. Москва, 15 января 1831 года

Наконец умер граф Григорий Иванович Чернышев. Он был очень уже слаб, сделался набожен, спал всякий день в гробу, приуготовляясь остаться уже навсегда в постели сей. Он скончался в самый Новый год. Я писал ему, возвещая свадьбу Ольги, которая крестная его дочь, но ответа не имел. Перед смертью получил письмо от сына [декабриста Захара Григорьевича], коего полагали мертвым, но он был только ранен семь раз горцами, но имел силу написать отцу несколько строк; стало быть, кончина была не совсем горестна. Может быть, раны сии и омоют хоть несколько вины несчастного и заслужат ему хоть чин офицерский. Кругликов поехал туда; там и прочие зятья покойника: Чертков, Пален.

Александр. Москва, 16 января 1831 года

Ну уж бал задали Лазаревы вчера, хоть куда! Как я лег вчера, так было пять часов, а мы поехали, так начинался котильон [этим танцем в старину обыкновенно кончались балы]. Как Катя ни уговаривала, но я не остался. Обе они были прелестны, но особенно восхищались все Ольгою, которая точно была как царицей бала, к лицу одета и вся в подарках своего жениха. Дом прекрасный, услуга, ужин и угощение соответствовали, весь бомонд был тут. Сперва ездили мы показаться княгине Екатерине Алексеевне [Долгоруковой, будущей свекрови О.А.Булгаковой, урожденной графине Васильевой], которая только что приехала из деревни, здорова, очень обрадовалась Ольге и обнимала ее несколько раз, хвалила очень наряд ее и прическу. Видно было вчера на лице Долгорукова торжество. Был тут какой-то англичанин-вояжер, прекрасный собою; он познакомился с Катенькой, спросил ее: «Кто эта красавица в розовом?» – «Это моя сестра». – «Она великолепна! А кто этот молодец рядом с нею, – разумеется, ее брат?» – «Нет, это ее жених». – «А, они будут вместе жениться!» – «Ну разумеется, они же помолвлены». Хвалил очень обеих. Красавица Лазарева взяла меня в польский и велела мне написать тебе, что она воображала, что с тобою танцует. Все бы хорошо, только я заспался до первого часу, а мамзели еще спят.

Александр. Москва, 19 января 1831 года

Мы съездили весело и благополучно в Остафьево с Лазаревым; хотели в субботу же к вечеру воротиться, но нельзя было Вяземскому отказать остаться у него ночевать, тем более, что погода сделалась дурная, с метелью. В воскресенье в 10 часов, позавтракав, мы отправились в Москву при прекрасной погоде и в два часа езды без десяти минут были дома, хотя и более двадцати пяти верст езды до заставы.

Очень нам были рады! Съехались соседи (одних уже Окуловых большая семья), были музыка, пение и пляска. Лазарев во всех родах отличился. Дети Вяземского ужасно переросли. Он занимается теперь жизнеописанием Дениса Ивановича Фонвизина, получил от наследников все его бумаги, между коими были и батюшкины письма к нему. Я читал их с большим удовольствием: наполнены дружбы, ума и остроты и адресованы к сочинителю «Недоросля»; одно мне особенно понравилось, попрошу списать и пришлю тебе.

Вяземский за карантинами не едет еще в Петербург; в Москве не живет, чтобы не было сказано у вас, что веселится в Москве, а к должности не едет. Мне очень было приятно такое суждение, и вообще поэт наш сделался спокойнее и осторожнее. Очень радуюсь этому, потому что он прекраснейшей души человек. Княгиня делает по порядку вещей противное детям своим: те растут, а она стареет, а хохочет все по-старому, и не без проказ было у нас.

Будем ожидать наряды. Жаль денег сих, а нельзя и без этого обойтись; но Ольга защеголяет ими только в городе, воротясь сюда после свадьбы своей. Вчера, по нездоровью Наташи, княгиня Екатерина Алексеевна была у нас целый вечер; говорила, что приказ отдан старухой графиней Васильевой жениху и мне быть в мундирах, княгине, ее дочери Пашковой и Кате нашей – в шарфах, потому что старуха сама наденет бант екатерининский. Вот у нас как! Будем как во дворце [свадьба была в подмосковном селе Шеметове, у графини Васильевой]. Закревский просил писать к нему, ежели будет что; но нет ничего совершенно, а что есть у вас, то, верно, напишут ему прямо из Петербурга. Рад он будет, как доберется до Екатерининского канала. Довольно порыскал. По обыкновению, говорили намедни о награждении, которое ему будет дано. Я думаю, лучшее награждение было бы заплатить ему издержки; он собрался вдруг, не торгуясь и без условия, не выданы ему даже прогоны, штат большой, всех кормит, немало объездил в четыре месяца. Я полагаю, что стоило ему все это тысяч пятьдесят, ежели не более; в нынешние времена это большая сумма. Он, верно, никогда рта не разинет спросить сам.

Александр. Москва, 22 января 1831 года

Вчера обедали, как хотели, в клубе; славный был стол. К нам подсел поэт Пушкин и все время обеда проболтал, однако же прозою, а не в стихах. Стол был очень хорош, покурили, посмотрели мастеров в бильярд, молодого Нарышкина.

Александр. Москва, 25 января 1831 года

В приложении к «Санкт-Петербургской газете» есть Дибичевы прокламации к полякам; мне особенно понравилась та, что адресована армии польской. У Вяземского собрались Денис Давыдов, поэт Пушкин, ну и все хвалили пьесы сии.

Александр. Москва, 26 января 1831 года

Вяземский здесь на несколько дней. Он сказывал мне о смерти Дельвига; жалеют о нем. А еще более грустит Москва о князе Якове Ивановиче Лобанове. Жить бы ему здесь. Он был здесь как держава, второе или третье лицо в городе; а в Петербурге был он и незаметен, променял на старости образ жизни, хлопочи, рыскай. Я слышал вчера, что боятся за Ивана Ивановича Дмитриева: он обедал у Бекетова, объелся икры, попалась хороша, так ложками большими уписывал, сделалось дурно, и вот 9 дней, что не может унять икоту. И этот немолод, также впал в расслабление. Слепой Гагарин, князь Сергей Иванович, боятся, что не встанет, в каком-то маразме. Он и прежде был уже раз болен тем же, тогда чужие края его спасли.

Я держал пари 10-го, что в Польше не будет выстрела, и все там покорится без войны. Хлопицкий поступает как умный человек: сначала пресек безначалие и кровопролитие, спасал и наших, и своих, теперь видит плохую развязку и безумство надежд польских и оставляет место свое; он готовит себя в преемники цесаревича и, верно, будет оным, ежели его не убьют. Но куда девался ум князя Адама? Как так ослепляться! При его богатстве, летах, опытности, весе в Польше как пускаться на такое сумасшествие? Конец его будет жалок и затмит всю его прежнюю репутацию.

Александр. Москва, 3 февраля 1831 года

Манифест польский очень хорош. В приложении к «Санкт-Петербургской газете» очень мне понравилось выражение государево, что первое польское пушечное ядро разрушит их благоденствие… А кто знает – может быть, и само царство их. Дай Бог, чтобы корпия твоя и не нужна была; а уж что делают сумасбродные поляки в Варшаве, ни на что не похоже! После всех проказ патриотических, посмотри, коли не будут любиться с нашими генералами и офицерами.