Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Прочитав твой P.S. об увольнении графа от службы сходственно с его желанием, я тотчас к нему отправился, чтобы обрадовать его сим известием, столь давно им ожидаемым. Вхожу к нему, и он встречает меня, улыбаясь и говоря с приличною пантомимою: «Да, милый мой, моя парадная одежда – фрак, ордена и цилиндр. Я шел сообщить вам об этом. Знаете ли вы об указе и письме Аракчеева, его сопровождающем?» Все сделалось, как граф желал. Он, отвечая графу Александру Андреевичу, пустил-таки фразу своего покроя и которая, может быть, тому не очень будет приятна.

Благодарю за благовременное сообщение о секрете, но ты еще прошлого года поговаривал мне о намереваемом ежедневном отправлении почты между столицами. Это будет дело хорошее.

Вчера за ужасною стужею (сегодня поутру было 29 градусов) отменен спектакль, столь давно ожидаемый и который дает некто старый камергер Ржевский. Весь балет составлен из его подданных, коих очень ему хочется сбыть, если не сказать – продать гуртом. Теперь говорят, что он это отменяет до возвращения князя Юсупова. Граф читал мне письмо Закревского. Он пишет, что князь Петр Михайлович, воротясь, вступит в прежнее свое место.

Александр. Москва, 27 декабря 1823 года

На балу у князя Дмитрия Владимировича познакомил меня Лев Алексеевич Яковлев с молодым человеком, кавалером Севинисом, племянником графа Каподистрии. Я его натурально очень обласкал и предложил, в чем могу, мои услуги. Он просил позволить приехать ко мне, чтобы посоветоваться по делам своим, на что я охотно согласился. Он был у меня вчера, а сегодня писал. Вот в чем дело. Он был в военной службе, служил у Ермолова в армии, и хорошо, как видно по аттестатам; отставлен по желанию своему. Теперь, устроя свои дела, имеет сильное желание служить, именно в корпусе цесаревича. Он очень меня просил дать ему совет. Имеет рекомендации к Куруте, Жандру и другим, но не хочет ехать в Варшаву, не быв уверен в успехе. Поговори и посоветуйся с Феншем; а может, и Киль будет в Петербурге, так и он нам поможет. Было бы хорошо узнать наперед мысли его высочества великого князя на сей счет, чтобы тогда Севинис поехал в Варшаву представиться со своими документами и бумагами. Я тебе высылаю все бумаги, кои он мне направил, и также письмо его, кое ты можешь выдать за писанное тебе. Я ему сказал, что мы сделаем для него самого и его дяди, коего все почитаем. Этот молодой человек имеет вид самый порядочный. Я здесь видел его в лучшем обществе. Скажи мне, милый мой, как пойдет дело, чтобы я сообщил ему твой ответ.

Константин. С.-Петербург, 1 января 1824 года

Вот и новый год настал, мой милый и любезнейший друг. Такой же, кажется, день, как и другие, а все суетятся, заботятся, хлопочут, наряжаются, поздравляют. Поеду во дворец и там отплачу за все поздравления, коими меня дома душат; иначе от них не уйдешь.

Здесь Боринька Юсупов предлагал себя дочери Марии Алексеевны [Нарышкиной], но, получив отказ, скрылся, куда – не знают; оставил матери письмо. Много говорят об этой истории.

Ну, брат, дал ты мне комиссию с кавалером Цивини или Чивини. Не знаю, как приступить к ней. Посоветуюсь с Закревским. Я где-то его видел или о нем слыхал; кажется мне (но только между нами), что граф Каподистрия не был им доволен. Я тебе не советую покуда слишком с ним коротко знакомиться и связываться. Каподистрия, который всем делал добро, конечно бы, и ему помог подвинуться в службе. Оставил ли бы он своего племянника, если бы этот заслуживал его ходатайство? По крайней мере, я так рассуждаю; только, пожалуйста, – чтобы это далее не шло. Спрошу Доболия, не знает ли он его.

У бедного Ремана [известного тогда врача] умер отец. Прочитав статью о нем в газетах, послал я за нашим приятелем, боясь, чтобы вдруг не попалась ему печальная статья, так как он всегда с жадностью кидается на газеты. Долго я его приготовлял и наконец сказал ему. Его поразило очень известие, много плакал, но очень меня благодарил. «Признаюсь вам, – сказал он мне, целуя меня, – что, ежели бы я эту статью нечаянно обнаружил, – не знаю, что со мною сделалось бы». Посылаю тебе еще два тома Наполеоновой корреспонденции; прочитав, отправь к Воронцову.

Константин. С.-Петербург, 2 января 1824 года

Вчера утром во дворце было очень много, а в маскараде ввечеру, конечно, тысяч до двадцати. Такой духоты я и не помню, точно как в бане на самой верхней полке. Часов в десять пошел я с Манычаром смотреть декорацию Эрмитажного театра, где был накрыт стол, и, не дождавшись ужина, уехал: мочи не было. На лестнице же и в сенях насилу мог продраться. Благодарю Бога, что жена не поехала: мне бы беда с нею! Театр представлял точно нечто очаровательное; одним словом, все было необыкновенное, чрезвычайное, так что подобного нигде видеть нельзя. Государь, императрица и великие князья очень милостиво поклонились; говорить же я не имел счастия ни с кем, потому что это бывает за ужином, а у меня от жару голова так разболелась, что не мог остаться.

Надобно тебе сказать мою шутку с Лонгиновым. Пошли все к обедне. Я к нему подхожу и говорю ему, что мундир его гол: «Жаль, что звезды нет, ты бы хоть мою взял», – и стал ему прикалывать Владимирскую. Многие стояли около нас, а он почти сердится: «Что за шутки, мой милый друг?!» – хочет мне мешать, а я все-таки свое делаю; наконец приходит князь Александр Николаевич и говорит ему, смеясь: «Вы можете оставить этот знак, я вам его обещаю; ибо именно я представил рескрипт на подписание императору». Он очень обрадовался и остался с моей звездою. Мне сказал князь, а Лонгинов еще не знал и никак не ожидал получить.

Александр. Москва, 3 января 1824 года

Славное будет дело – ежедневная почта между двумя столицами; но замечание твое очень справедливо, что надобно за это сделать прибавку чиновникам почтовым. Везде присутствия начинаются в 9, 10 и оканчиваются в 2 или 3 часа, а там и вольный казак; на почте же вечная работа и в Новый год, и в Светлое Воскресенье, и до обеда, и после оного. А как подумаешь, что люди сии жертвуют всеми выгодами и приятствами жизни, не имея никаких преимуществ пред прочими, государю служащими, то, право, непонятно, как почтамты не пусты или не набиты сволочью! Целый век считают чужие деньги, не имея сами ни гроша. Старайся о штатах: ты сделаешь себе имя бессмертное и составишь благополучие множества народу. До сих пор московский почтамт держится как бы тобою. Многие вышли бы уже и остаются, почитая тебя все еще как будто родом начальника или покровителя. Славные люди! Я, право, удивляюсь, что Иван Александрович [Рушковский, московский почт-директор] не чувствует им цены!

Сегодня звала нас на вечер графиня Бобринская; там будет и граф Ростопчин. Вчера в Итальянском театре плясали верноподданные чудака старого камергера Ржевского. Театр был набит. Сбор составил 3600 рублей. Ожидали, что будет плохо, а оказалось недурно. Надобно, чтоб этим бедным девушкам и в самом деле так хотелось танцевать, как они сие делают, имея лишь над собою хозяином одного своего хозяина и господина. Он на эти фарсы пробухал 4000 душ и теперь танцовщиц своих хочет (извини за выражение) продать дирекции по 1000 рублей штуку, и, право, это за ничто. Что-то решит князь Дмитрий Владимирович, а это бы хорошее было приобретение для дирекции театральной.