Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Константин. С.-Петербург, 12 февраля 1824 года

Егор Васильевич [Карнеев, директор Горного департамента и начальник друга Булгаковых Фавста Петровича Макеровского] прав. Не сделают же из мухи слона; не надобно брать слишком все к сердцу, а надобно, напротив, оттерпливаться; нельзя, чтобы в службе иногда не было неприятностей, но они проходят и после иногда обращаются к пользе. Это сущая правда. Я на себе испытал с Чичаговым. Так мне было больно и трудно, что я было все бросил и уехал, но что тогда со мною было, и что теперь? Один шаг дал бы совсем другое направление службе и судьбе моей. Спасибо добрым людям и друзьям, которые меня остановили, – Сабанееву, Фонтону, старику Италинскому. Я тогда их послушался, хотя слишком был огорчен, и хорошо сделал. Пусть Фавст возьмет пример с меня. Это его ободрит, а я только желаю, чтобы и он так кончил, как я, все неприятности. Ему еще легче: его подозревают в слабости, а мне Чичагов сам после признался, что его уверили, что я брал. Бог милостив, авось все переделается совершенно.

Вице-адмирал Кроун пожалован в адмиралы, Уваров, камергер, – в действительные статские советники. Наш князь мне сказывал, что он не две, а три табакерки получил. У меня во дворце были просьбы ко всем почти министрам, и все удачливо кончил. Милорадович обещал определить сироту в театральную школу. Граф Нессельроде просит о продолжении аренды Крейдеману, который, бедный, очень болен, и так далее. Множество было народу для поздравления, которое продолжалось часа три. Новобрачные очень казались веселы. Царевич шел с генерал-адъютантами, а Николай Павлович – с инженерным корпусом.

Ну, брат, какой у меня мраморный бюст государя прелестный; а делал его твой спаситель Фортини с торвальдсенова. Такой же купили мы у него с Лонгиновым для Воронцова. Репнин [119] Князь Николай Григорьевич, тогдашний малороссийский генерал-губернатор, сын князя Григория Семеновича Волконского и княгини Александры Николаевны Репниной. Он получил имя своего деда-фельдмаршала. третьего дня приехал. Отец его очень плох, но еще жив.

Александр. Москва, 12 февраля 1824 года

До меня дошли не весьма благоприятные слухи о Севинисе. Он оплел здесь старика Зосиму: взял на подержание большие золотые медали, кои ему не возвратил; кроме того, занял у него 6000 рублей и уехал, не заплатя; а на вид казался такой смирненький. Недаром ты его не очень жаловал; что он у вас делает?

Александр. Москва, 14 февраля 1824 года

Собрание вчера (пишу тебе в среду) было очень многолюдно, то есть маскарад; было 1300. Много масок; я явился прежде во фраке, и как все нас видели, то мы с Вяземским пошли в комнату к Акатову, бухгалтеру, и там в пять минут маскировались капуцинами. Точь-в-точь один, как другой, и та же маска, даже перчатки одинаковые. Так как мы одного роста, то много выходило путаницы. Вяземская узнала мужа, начала с ним разговор весьма скабрезный, чтобы доказать ему, сколько уверена, что это он. Он исчез; встречает она меня. «Милый друг, дай мне руку, хочу отыскать мою сестру». – «За кого вы меня принимаете, сударыня?» – был ответ. «Можешь сколько хочешь менять голос, это ты». – «Если вы уверены, что это я, дайте мне тому доказательство». – «Все, что пожелаешь». – «Ну что ж, поцелуйте мне руку», – и снимаю перчатку. Она было призадумалась, однако взяла руку и поцеловала ее очень усердно. Тогда я ей объявил, кто я. Смешно то, что и тут она со мною продолжала спорить, что это не я, а муж ее. После, как пришли мы оба вдруг к ней, то она догадалась, что в зале было у нее два мужа: один настоящий, а другой подложный.

Мучил я тоже порядочно Лазарева вашего. Сперва видел он меня во фраке, очень обрадовались друг другу, долго болтали; потом напал я на него в маске; тут уж я его с ума сводил, так что он не хотел от меня отстать: целует руки, чтобы я ему сказал, кто я. Я ему рассказывал про Петербург, про твой дом, про Марицу, Молл ершу, концерт его, про Деболи, про их бостоны; вот он и начал рассуждать: это не Манычар, тот выше; это не Строганов, тот в Париже; это не Полетика, не Северин, те ниже. Ах, боже мой, кто бы это мог быть? Как знать ему все так подробно о Константине Яковлевиче и доме его? Это бы можно знать все одному Александру Яковлевичу. «Да не он ли?» – спросил Дурасов. «И нет, я сию минуту говорил с Александром Яковлевичем, он здесь во фраке». После, как явился я опять во фраке, Лазарев стал мне пересказывать весь свой разговор с капуцином; я не открылся, но сказал, чтобы приезжал ко мне в субботу на блины, что он у меня найдет этого приятеля общего. То-то удивится, что это я, и, верно, не поверит.

Константин. С.-Петербург, 15 февраля 1824 года

Цесаревич сегодня никого не принимал; но мне сказано, что меня велено принять. Я пробыл у него в кабинете более часа и так был им обласкан, что, право, не нахожу слов, как благодарить его за милости. Много рассказывал он мне о Царстве Польском, о дорогах, о финансах, армии, устройстве; одним словом, я более часа провел приятнейшим образом. Спрашивал о Бомоне, который через Гагарина просил принять его в службу. «Я его не видел сам, но он говорит, что женат на твоей сестре или родственнице, а для меня сего было довольно, чтобы принять в нем участие». Я благодарил и сказал о нем все, что знаю, то есть очень мало. Великий князь мне поручил его исповедовать по-католически. «У нас надобно отвечать на вопросы, кои задаются на исповеди, а у католиков вопросы надобно упреждать. Особливо пусть скажет тебе, как оказался он в России и в Уфе, а там посмотрим». Послал за Бомоном; скажу ему, чтобы он написал сам свое похождение, и отдам записку цесаревичу, но просить за него и свидетельствовать о нем не стану, ибо никак его не знаю. Великий князь дал мне так непринужденно себя почувствовать, что я с ним разболтался и не видел, как прошло время.

Александр. Москва, 15 февраля 1824 года

Метакса тебя благодарит очень за участие о нем. Дело с концом теперь. Завтра жена его звала на макароны, кои сама изготовит, а он состряпает венецианский рис. Повезу бутылку шампанского, чтобы пить за счастливое восстановление финансового положения. Она очень умная и милая женщина. Этот несчастный случай более меня с нею сблизил.

Не забудь мне написать, что Вилье тебе скажет о мази, которую вздумалось тестю послать тогда, когда она уже не нужна; и прежде было бы это не у места. Мне кажется, что выходка эта предполагает некоторую степень дружеской близости, коей не существует и никогда не существовало между ним и государем. Он у меня спросил: «Ну, что брат тебе пишет, какой ответ?» – «А брату почему знать? Его дело было только доставить по принадлежности; это он исполнил, а более ничего не знает». Княгиня меня уверяла, что тоже его отговаривала, как и я; но он не послушался.