Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Константин. С.-Петербург, 20 февраля 1824 года

Мы с женою вчера ездили к Фишеру на Аптекарский остров. Ну, брат, какие будут здесь оранжереи, гораздо лучше горенских [120] То есть в Горенках, подмосковной скончавшегося незадолго перед тем графа Алексея Кирилловича Разумовского. . Две уже совсем почти выстроены, на 130 саженях каждая и по разным манерам. Фишер имеет уже кучу редких растений. Если Бог продлит ему век, то наш ботанический сад лучше будет всех европейских.

Александр. Москва, 25 февраля 1824 года

Прочти-ка № 46 за февраль «Отечественных Записок» Свиньина на стр. 293, что он говорит о приношении, сделанном в одну из арзамасских церквей покойным дедушкой

Иваном Михайловичем; тут и письмо его, писанное тогдашним слогом. Где он это все выкапывает? Я сделал расчисление, что ежели дедушке в 1763 году было 68 лет, то он жил 93 года, ибо скончался в 1788 году. Дай прочесть эту статью тетушке [Марфе Ивановне Приклонской, которая жила тогда уже в Петербурге у дочери своей, княгини Голицыной]; ты, верно, отыщешь Свиньина журнал, а потому и не посылаю тебе твой экземпляр.

Меншикова я еще не видал; говорят, что он очень похудел и опустился. «Черная шаль», говорят, напечатана. Отыщу и пришлю тебе с будущей почтой.

Александр. Москва, 26 февраля 1824 года

Вчера был я целый вечер у Киселева. Ну, охотница его жена играть в карты! Мы отдули 8 робберов, и еще играла после ужина [121] Много позднее страсть Киселевой (урожд. графини Потоцкой) к игре оставила по себе память в Гамбурге (под Франкфуртом-на-Майне), игорном гнезде былого времени; там целая улица носит название Киселевской. . Много говорил я с нею о ее обожателе Тургеневе. Красивая женщина, только у нее какие-то конвульсионные движения в голове и шее, в роде Меншиковых, но еще сильнее. Они завтра, то есть сегодня, едут и будут в Петербурге в субботу. Павел Дмитриевич говорит, что тебя первого увидят. Жалеет, что Закревский нездоров, но радуется, что его еще найдет у вас.

Вчера явилась у Киселевых Набатова-Офросимова и сообщила новость, которая очень меня огорчила: бедный наш приятель Миллер И.И. умер в деревне. Давно ли, кажется, я его видел здесь? Был в бане, простудился, возвращаясь домой, и в два дня скончался. Вдова остается с кучей детей. Честный был и хороший человек, хотя и любил галиматью писать.

Александр. Москва, 1 марта 1824 года

Мои несчастные предчувствия сбылись, любезнейший друг, но не мог я ожидать так скоро потерю, которую и самый бесчувственный человек не может не оплакивать. Завяла навсегда эта милая роза, не стало графини Елизаветы Федоровны Ростопчиной. Она скончалась сегодня в 6 часов утра. Ты можешь себе представить положение отца. За мною прислали в 9 часов, и с того времени до теперь, то есть до полуночи, был я все там. Я бедную Катеньку свою, коей сегодня рождение, почти и не видал целый день; но как было покинуть графа в такую минуту? Он душу раздирает, скитается как тень; счастье, что много плачет. Мы с Наташей обедали у них в четверг, и Лизавета Федоровна с нами обедала, с того времени стали ее оставлять силы ежеминутно. Я устал и грустен, в будущем письме тебе опишу все подробнее. Она показала величайший дух. Завтра в 8 часов вынос тела в приходскую церковь, а в понедельник похороны. Графиня-мать тоскует о сестре Голицыной, не знает, как ей написать; нельзя тебе дать знать одному из сыновей о несчастий, чтобы они приготовили мать к несчастному письму, которое она получит, вероятно, с понедельничною почтой? Пусть скажут, что тебе пишу, что нет надежды. Кому бы жить, кажется? Красота, молодость, разум, доброта, богатство, знатность – все это смерть поглотила, ужасно! Она умерла у отца на руках, но потеряла память за полтора часа до кончины и, кажется, наконец не страдала.

Александр. Москва, 2 марта 1824 года

Мы все еще поражены ужасною, безжалостною смертью прелестной этой Ростопчиной. Все способствует, чтобы сделать жесточайшим это происшествие. Красота, молодость, твердость покойницы и неожиданность столь скоро разрушения! Вообрази, любезнейший друг, что она знала всю опасность своего положения, скрывала оную от отца и матери, чтобы их не огорчать, и взяла с Альбини честное слово, что он не объявит им опасности, пока она сама сего им не скажет. Еще в четверг обедала она с нами за столом, будучи ужасно слаба; в пятницу хотела идти за стол, но мать уже не пустила и положила ее в постель. Под вечер сделалось удушье, явился доктор, и тут видел он, что дело идет к концу; чтобы успокоить ее, дал он ей опиум, который имел хорошее действие. Она исповедалась, причастилась и маслом соборовалась с большой твердостью; часто спрашивала, тут ли госпожа Тончи – для того, что дала ей продать большую часть своих нарядов и ожидала нетерпеливо деньги, чтобы раздать своим служанкам до кончины. Видя, что отец и мать от нее не отходят, при всей своей слабости Лиза привстала, надела свой ночной чепчик, взяла часы, завела их и сказала: «Я чувствую себя лучше, кажется, я посплю, подите тоже ложитесь; когда я проснусь, вас предупредят». Однако же граф и графиня остались с нею. Собравшись с силами и взяв за руку отца, она сказала: «Батюшка, я частенько бывала резка во время болезни, и за то прошу прощения у всех и особенно у сестры моей Натальи; напишите ей о сем, да неплохо было бы сказать о сем и погромче, ведь она несколько глуховата»; потом, поцеловав у отца руку, прибавила: «Батюшка, я прошу у вас милости: когда меня уже не станет, умоляю вас разделить на две равные части приданое, которое вы мне назначили, и отдать его моей сестре!» Какая твердость и доброта ангельская! Потом, оборотясь к брату: «Андрюша, вот мои часы с цепочкой, носи их и помни о своей сестре Лизе!» Все рыдали, а она была покойна. В половине четвертого часа она сказала отцу: «Мне лучше!» – и более уже не говорила; в 6 часов преставился этот ангел, отец держал ее за руку.

По этому рассказу, кто и не видал ее в глаза – должен плакать; каково же отцу лишиться дочери, которая услаждала его душу качествами своими, наружными прелестями льстила его самолюбию! Бедный граф в таком положении, что я, право, не могу решиться оставить его; вот два дня, что только что не ночую у него. Лиза точно живая в гробу, я никогда не видывал такой выразительной улыбки в теле, обезображенном смертью. У нее есть служанка Софи из Парижа, которая все стоит на коленях и повторяет: «Вот увидите, она встанет, она не умерла, это действие опиума, я видела много умерших, они никогда не бывают такими».

Сегодня вынос тела, завтра погребение; положат ее на Пятницком кладбище, где лежат уже брат ее и сестра, очень давно умершие. Графиня Ростопчина с великой твердостью переносит это несчастие; счастье, что оба плачут. У графа от слез распухли ужасно глаза, и судороги в животе его мучают, однако же он на ногах. Весь город приходит к графу, хотя он не рассылал карточек с объявлением своей утраты. Он принимает только близких, а ко многим меня высылает с извинениями.