Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Константин. С.-Петербург, 1 апреля 1824 года

Ну, брат, наш Чижик [князь Сергей Иванович Голицын, женатый на Елизавете Васильевне Приклонской, двоюродной сестре Булгаковых] в восхищении: определен в гоф-интендантскую контору членом, с производством в действительные статские советники и с жалованьем 2250 рублей. Прилагаю копию с указа. Хлопочет о мундире к празднику, разъезжал с внуками и очень доволен, хотя и говорит, что пошел в службу опять для детей. Я бы желал знать, им от этого какая польза. Я таки рад за него: будет иметь какое-нибудь занятие и жалованье не лишнее. Он меня просил не сказывать никому (так и я тебя прошу), что сделалось это через графиню [то есть через Софью Владимировну Строганову]. Пожалуй, говорить не станем; да всякий сам догадается. Кто бы ни сделал, да сделано, и дело для него прекрасное. Он от радости заказал себе вдруг три новых парика. Ужасно стал весел.

Дочь Марьи Антоновны Нарышкиной очень плоха, так что мало и надежды. Как жаль! Эта смерть, если Бог ее приберет к себе, будет в роде графини Ростопчиной.

Александр. Москва, 3 апреля 1824 года

Благодарю тебя за удовольствие, которое ты мне доставил, – объявить радостную весть Катерине Семеновне Тургеневой. Получив письмо твое, я тотчас к ней поехал; она уже поужинала и собиралась спать ложиться. – «Ах! А зачем, батюшка?» – «Я к вам езжу редко, но зато всегда с приятными известиями». – «Что, Николашу отпустили?» – «Еще лучше: он пожалован в превосходительные». – «Слава Богу! Да что, батюшка, здоровье-то его плохо. Он захочет себя еще более выказать, да и ухлопает себя совсем. Я ему пишу: поезжай лечиться, я ничего для тебя не пожалею, десять, пятнадцать, двадцать тысяч дам, отпросись скорее». – «Ну, сударыня, и это сделано: он отпущен без сроку, и государь ему жалует тысячу червонных на дорогу». (Очень обрадовалась.) – «Велика милость государя нашего, а все надобно будет добавить: надолго ли теперь тысяча рублей?» – «Как тысяча рублей? Тысяча червонных!» – «Да сколько же это делает? Ведь нынче курс так дурен!» – «Так это в его же пользу обратится». – «Сколько же рублей составляет тысяча червонных?» – «Да одиннадцать тысяч рублей с лишком». Тут уж моя старушка очень обрадовалась, ну креститься, меня целовать.

Ненадолго это было: она опять разочла, что Канкрин делает реформы: «Все, батюшка, мне глаза колят, вот и Степан Степанович Апраксин: “Твои-то дети миллионы стоят казне, и тут жалованье, и там жалованье”, – а того не знают, что, у себя отнимая, им даю. К чему, бишь, я это говорила? Да! Я боюсь, что, как воротится Николаша [Николай Иванович Тургенев возвратился в Россию только через 31 год, и то на короткое время], то придерутся к чему-нибудь и уменьшат жалованье». – «И на это могу вас успокоить и обрадовать, сударыня. Он отпущен с сохранением всех своих окладов». – «Полно, так ли? Константин ли Яковлевич тебе это пишет? Дети мои все молчат, ни слова не пишут об этом».

Тогда отдал я ей Александрово письмо; но она так была обрадована, тронута, что ничего не могла прочесть. Я ей прочел письмо. Она, в великой радости, долго со мной болтала, да, признаться, и есть отчего. Велики милости государя, хоть и соглашаюсь с тем, что Николай достоин их. Он, точно, жертвует здоровьем службе, но щедрость государя превышает все. Хорошенько порадовавшись, все-таки за свое принялась Катерина Семеновна – ну бранить Ренкевича: экая каналья, сыскал миллионы, будучи вице-губернатором, а теперь не платит мне десять тысяч, которые жена его была мне должна. Хочет всех уверить, что у него гроша нет. – «Ежели увидишь Николая, поздравь его сердечно от меня, а Александру прочти эту статью».

За другое радостное известие, то есть за уведомление о появлении государя верхом на вахтпараде, очень тебя благодарю. Я это разнес, как вихрь, по городу и нарочно обедал в клубе, чтобы всем это сказать. Не знаю, как сие сделалось, но никто не знал ничего положительного о состоянии императора. Видно, сомневаются в том, что он совершенно выздоровел. Я рассказал о пешей прогулке по набережной, об одежде его величества по форме, без рейтуз. Всем пришлось согласиться с очевидным. Почему «Консерватор» ничего не сообщал об этом счастливом событии? Европа порадовалась бы.

Александр. Москва, 4 апреля 1824 года

Вот и праздники подходят. Москва предвещает какие-то большие перемены, а выйдет, верно, что старые дворцовые ливреи переменят на новые. Увидим, прав ли я. Так вот кого в Испанию! Я судить не могу со знанием дела, но, кажется, надобно бы туда другого человека, именно военного, твердого и могущего дать хороший совет. Я-то думал, что там оставят Булгари поверенным в делах, чтобы оставить этот пост под опекой и влиянием Поццо. Слова твои «между нами» достаточны, и верно никому не скажу ни слова, а Меншиков часто у меня спрашивает, кого же в Мадрид? Не хотелось ли ему? Он ужасно худ, и жалок, и нигде его не видать, а брат его едет в Карлсбад тотчас после праздника. Кого же в Брюссель? Спрошу я. Говорят, что и Алопеус будет переведен из Берлина в другое место.

Константин. С.-Петербург, 8 апреля 1824 года

На монумент Ришелье собрано 50 тысяч рублей. Воздвигает его город на прекрасном месте близ порта. Рисунок у Мартоса, велю его списать для тебя. Фигура в 3 1/ 2 аршина, рукою показывает на порт, а головою обращен к городу; на пьедестале три барельефа, представляющие торговлю, правосудие и хлебопашество. Кажется, будет хорошо. Мартос обещался кончить к зиме 1825 года и тотчас доставит в Одессу.

Константин. С.-Петербург, 9 апреля 1824 года

Хорошо ты сделал, что сам отвез письмо Тургенева к его матери. Николай сегодня отправился в дилижансе через Ригу и Поланген. Я ходил с ним прощаться в контору, где рассказал Александру, как ты исполнил его поручение. Хоть грустно ему на сердце было, но улыбнулся. Оба брата поехали провожать Николая до заставы.

У меня есть сочинения Василия Львовича Пушкина. Попроси его, чтобы он мне прислал письмо своей руки, которое бы я мог переплести вместе с книгою – так, как Карамзина и Жуковского. Со временем этот экземпляр, в коем будет и почерк сочинителя, сделается еще интереснее.

Константин. С.-Петербург, 15 апреля 1824 года

Я читал Карамзина с жадностью и сожалею, что уже кончил. Послал бы тебе свой экземпляр, да отдал его в переплет. Ты можешь взять у Рушковского. Ему Карамзин послал в подарок последние два тома, и он, кажется, их уже прочитал. Прекрасно, привлекательно писано.

Александр. Москва, 18 апреля 1824 года

Графу пишет дочь из Парижа, что когда король читал речь свою при открытии камеры, то после первой фразы упала рука его с бумагою. Он оправился, но с видимым трудом кончил речь при помощи суфлирования Блакаса; оконча ее кое-как, вдруг так заснул крепко на троне, что насилу его разбудили с помощью табаку и спиртов. Считают теперь сие легким апоплексическим ударом и опасаются его повторения. Он кажется вообще очень неловким. Он уверен, что правит с великой мудростью.