Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Александр. Москва, 5 марта 1824 года

Граф Федор Васильевич вчера, говоря о прекрасной душе своей покойной дочери, прибавил: «Мы доверим вам, любезный друг, одну тайну, не говорите пока о сем, но только предупредите Метаксу. Лиза, зная состояние Метаксы, поручила мне передать ему наследство, которое она ему составила прежде своей смерти; она назначила ему 5000 рублей. Надеюсь, он их примет?» Сие меня очень тронуло, и я ему отвечал: «Я не знаю, кем более надобно мне восхищаться: вами ли или ангелом, коего вы потеряли; только думаю, что вы сами придумали такой деликатный способ сделать добро несчастному, но ежели дело обстоит так, как вы говорите, то как же не принять даяния, идущего от такого ангела, как ваша дочь, да при том безденежье, в каком пребывает бедный Метакса? У него, правда, уже нет долгов, но и впереди у него ничего нет». Оба мы были тронуты до слез. Граф прибавил, что ожидает Брокера, который возвращается из деревень графских с оброками, и тогда он вручит мне деньги для передачи Метаксе. То-то обрадуется Трапандос! Должен он молить Бога за Ростопчина. Зачем не все так же хорошо употребляют богатства свои? Мы снаряжаем теперь бедную Палеолог, возвращающуюся к мужу в Крым. С Вяземским набрали мы до 800 рублей.

Александр. Москва, 6 марта 1824 года

Как сладко должно быть для сердца государя видеть любовь своих подданных! Ничто не может столь вознаградить всех его трудов, понесенных для России. Мне кто-то сказывал, что он изволил уже быть на параде. Ох, надобно бы беречься и не вдруг пускаться на большие напряжения для ноги еще слабой. Это, верно, будут наблюдать императрицы и Вилье и все, имеющие счастье его окружать.

Я бывало кланялся Киселеву от тебя, а теперь прошу тебя от меня ему кланяться. Возгорится ли в Тургеневе старая пассия к его прелестной Софи, или будет засыпать возле нее, видя ее, играющую в вист робберов по двадцать?

Александр. Москва, 12 марта 1824 года

Весь город занят теперь концертом, который общество отборное намерено дать для выкупа скрипача Семенова. Князь Алексей Борисович Куракин, коего он крепостной человек, требует за освобождение его 10 тысяч рублей. Общество, составленное из двухсот человек, заплатит по 50 рублей за билет, вот и сумма. Чтобы привлечь более охотников, будут петь и играть на этом концерте отборнейшие аматеры; княжны Горчакова и Трубецкая и Риччи будут петь, Грибоедова – играть на арфе, Рахманова – на фортепиано, и проч. и проч. Я боюсь только одного (и вчера говорил Вяземскому это), что много наделают шума, что дойдет до Куракина, и он, уязвленный тем, что, по правде говоря, делает мало чести такому богатею, как он, либо от стыда, либо от злости испортит весь прекрасный план. Он требовал некогда 4000 рублей; теперь сказал Семенову: «Ты мне стоишь более 20 тысяч рублей; ну, грех пополам, дай мне десять тысяч, и я тебя отпущу». Вяземский и Виельгорский очень хлопочут об успехе этого предприятия, но не легко найти и 200 человек по 50 рублей. Намерение благое, конечно; но ежели говорить беспристрастно, то у Семенова есть здоровье, талант, молодость, – сколько бедных не имеют сих выгод! Увидим, что будет, а я охотно дам свои 50 рублей. В городе есть партия, которая против этого плана.

Вчера Алексей Михайлович Пушкин очень нас насмешил; у него просили его 50 рублей, а он выпутался из положения с помощью бахвальства. «Так давайте же ваши 50 рублей», – говорит ему княгиня Вяземская. «А на что это?» – «Да разве вы не знаете? Для выкупа свободы бедного Семенова». – «Э-э, какое безумие! – отвечает Пушкин. – Оставьте его в покое, он там в хорошем обществе; разве нас не 40 миллионов рабов, и уверяю вас, что нам не хуже ваших англичан, американцев, французов и прочих», – и не дал, уверяя, что Семенов сопьется, как скоро будет себе господин.

Александр. Москва, 13 марта 1824 года

Не знаешь, как добывать доходы, а между тем кредиторы свое просят. Хотел было начать охать, но вспомнил, что у всякого есть своя кручина. Надобно терпеть и повиноваться испытаниям, которые Бог посылает. При семейном счастии, доброй совести и изрядном здоровье грешно еще и жаловаться. Без этих забот были бы, может быть, другие горестнейшие. Вот граф и богат, все имеет в избытке, да я не променяю свое положение. Я же его утешаю всякий день. Разлучен от двух дочерей, сына имеет негодяя, другого больного, дочь прелестная умерла, жена странного нрава, хотя, впрочем, и добродетельная, много имеет неприятелей, расстроенное здоровье… Ну что тут и в богатстве? Авось Бог и надо мною сжалится; ежели и терплю, то не от своей вины, и это большое утешение. Да чего не вознаграждает одна твоя дружба?

Константин. С.-Петербург, 14 марта 1824 года

Концерты ваши у Виельгорского славны, но не извольте слишком хвастать, разве только до сентября месяца. Вчера был я у Нессельроде вечером. Он только что возвратился из театрального комитета. Дело совсем решено и кончено. Государь уже и подписал указ о деньгах; следовательно, можешь сказать Юсупову, что он ошибся. Я уверен, что он сюда переедет на время спектаклей; да если у вас есть подлинные охотники, то и они явятся. «Черная шаль» подлинно, как расслушал я ее, вещь неважная. Старая мне больше нравится, особливо как ее поет князь Владимир Голицын.

У меня из головы не выходят внутренние почты. Дело труднейшее; хочется, однако же, очень тут-то и отличиться. Бог поможет.

Александр. Москва, 17 марта 1824 года

Наконец удалось мне исполнить твое препоручение, мой бесценный друг. Вот партитура «Черной шали». Насилу мог до нее добраться. Кокошкин запретил давать ее кому бы то ни было, но все устроили через посредство маленького подарка и честного слова, что сия музыка не будет показана никому здесь и будет тут же отослана из Москвы. Ваша милая примадонна, верно, первая будет ее иметь и петь в Петербурге. Кокошкин и из этой дряни делает важное дело, но мы его поддели. Не ручаюсь за исправность копии, ибо очень скоро надобно было списать: дали только на одно утро, и я засадил списывать фавстова виолончелиста.

Александр. Москва, 18 марта 1824 года

Княгиня Татьяна Васильевна [супруга московского генерал-губернатора князя Голицына] сказывала, что видела государя, говорила с ним и сказала ему: «Вы не покоряетесь, государь, пожеланиям ваших подданных и совсем себя не жалеете. Вы рождены, чтобы повелевать, а не для того, чтобы слушаться; если бы кто из нас мог вам приказывать, то не упустил бы сего случая. Пощадите себя, ради Бога!» Государь засмеялся и отвечал: «Я слушаюсь охотно, и особенно дам, и уверяю вас, что хотя Вилье и не дама, но я делаю все, что он мне приказывает. Можете так и сказать в Москве». Все это сказывала она сама тестю моему.

Константин. С.-Петербург, 19 марта 1824 года