Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Вот что знаю я от Петра Ивановича Озерова, коему было оно пересказано князем Сергеем Михайловичем Голицыным. Государыня Мария Федоровна получила в Калуге письмо от Елизаветы Алексеевны, которая извиняется, что будет днем позже в Калугу, принуждена быв ради слабости своей и для отдохновения пробыть двое суток в Курске. Мария Федоровна, получив письмо, поехала тотчас навстречу по дороге к Белеву. Она встретила эстафету с горестным известием о кончине государыни, продолжала путь и десятью часами не застала покойную императрицу. Она 3-го числа довольно хорошо себя чувствовала, так что кушала за столом со всеми, после почивала и день провела покойно. На другой день, 4-го, в четыре часа утра позвонила и вошедшей камер-юнгфере сказала: «Мне что-то нехорошо сегодня, прикажите позвать Штоффрегена. Который час?» – «Пятый». – «Нет, не надобно, я, может быть, засну». Та же камер-юнгфера вошла через четверть часа, опять нашла императрицу спящую (это было уже вечным сном), однако же Штоффрегена разбудили, он пришел и объявил всем несчастие. Императрица была уже холодна. Она точно погасла, как свеча, без страдания водяного в груди. Штоффреген писал к императрице Марии Федоровне перед выездом из Таганрога, что кончина, вероятно, последует в дороге, но что быть может, что государыня протянет свое бытие и до августа месяца. В Белев отправились фельдмаршальша графиня Каменская, обер-шталмейстер Муханов, князь Сергей Михайлович Голицын, камергеры князь Голицын, молодой Юсупов, камер-юнкеры Похвиснев и Базилевский, жених молодой Грейсерши (им должно было венчаться в воскресенье это, теперь отложено, не знают, на сколько времени).

Императрицу Марию Федоровну ожидают уже в седьмом часу в Москву. Она писала, чтобы объявили горестную весть великой княгине, которой пускали кровь. Это было нужно и без того, а потому и решилась императрица объявить о несчастий. Князь Дмитрий Владимирович, Алединский и Сутгоф исполнили это печальное препоручение. Великая княгиня вчера все плакала, имев какое-то печальное предчувствие; после, как узнала, также много плакала, однако же здоровье довольно хорошо.

Александр. Москва, 8 мая 1826 года

Право, не до того было, а надобно было праздновать вчерашнюю новорожденную мою Наташу. Было у нас человек с дюжину: Лунина, Риччи, тесть, Офросимов, Фавст, Чумага, Кобылинский, Губарев, Соковнины, Обресковы, Попандопуло. Все были не в духе; один только разговор – о покойном ангеле. Иных подробностей я не знаю, кроме сообщенных тебе во вчерашнем моем письме, любезный брат. Вот тебе стихи, сочиненные княгиней Зинаидою, а французские, представляющие почти такой же смысл, говорят, Василия Львовича Пушкина сочинения. Немного простовато для такого поэта, как он. Наташа подарила мне драгоценность: это письмо премилостивое, писанное ей покойной императрицей в 1802 году; в то время Наташа с нею певала. Когда будем вместе, покажу тебе оригинал.

Александр. Москва, 10 мая 1826 года

Я еду в Белев ужо вечером поклониться телу покойной императрицы и отпеть памяти ее панихиду. Славный у меня товарищ путевой, а именно Фавст. Я не воображал, что можно ему отлучиться, оттого и не предложил ему, да и не говорил о своем намерении. Вчера вдруг говорит он мне: «Ах, будь у меня товарищ хороший, поехал бы в Белев». Мы тотчас в мир устроились и в одно утро собрались. Расходы пополам, нам будет это стоить безделицу, и все путешествие совершится, надеюсь, в 6 дней.

Очень радуюсь ордену Нарышкина, спасибо доброму Воронцову; надеюсь его благодарить за Бахметева также. Я получил письмо от Митюшиной жены, она едет сюда, уже в дороге, очень меня благодарит за хождение за отцом и проч. Ее письмо меня тронуло, это не матушка ее. Что эта делает – уму непостижимо. Взяла известного бездельника Изара [может быть, это шевалье д’Изарн, записка которого о 1812 годе напечатана в «Русском архиве» 1869 г., коего и свои братья называют шельмою; этой шельме препоручает сына и управление имением. Ежели граф это видит с того света, то должен мучиться. Знал он свою жену, недаром ее устранил завещанием; но она, сумасбродная католичка, сочиняет с аббатом Мальзербом письмо к государю. Она думает, что для ее капризов государь разрушит завещание такого человека, каков был покойный граф. И завещание, сделанное по всей форме! Она просит главное попечительство над всем (что и никогда не бывало) и отчуждение Брокера, избранного покойником и испытанного им 20 лет! Не сумасшедшая ли это мысль? Скажи это Воронцову.

Александр Белев, 13 мая 1826 года

Две ночи был я в дороге, да третью ночь вчерашнюю продежурил у тела императрицы от полуночи до шести часов с половиною. Не мог я отказать доброму князю Петру, да и долгу своему, остаться здесь до воскресенья: это день выноса тела в собор, я должен нести одну из регалий. Я рад, что мой добрый Фавст тоже согласился со мной не разлучаться; три дня ничего не значат. Это ли заслуживала бы покойная? Надобно бы идти пешком за гробом ее до Петербурга.

Александр Белев, 14 мая 1826 года

Вот каково жить в почтовой конторе, занимать гостиную белевского Рушковского или даже и Булгакова, ибо этот Чижов – прекраснейший человек. Он вдруг входит: готовится эстафета в Петербург, не угодно ли туда писать вашему превосходительству? – Как угодно ли? Разумеется, что угодно; стану писать, а вы дайте мне писать до самого нельзя.

Ну, мой милый друг, вчера я долго сидел сперва у доброго князя Петра Михайловича, который очень меня ласкает; говорили о том, о другом, о покойных ангелах, муже и жене, и проч., входит с бумагою Лихачев. Когда опять ушел, то я спрашиваю у князя, доволен ли он им. Вот его ответ: «Как нельзя более; дня не бывает, чтобы я не благодарил вашего брата; он мне подарил золотого человека». У него есть еще Максимов, который хорош, но он не Лихачев: тот и дерется при случае, у этого все идет тихо и хорошо.

Потом князь показывал мне малахитовую дощечку с прекрасным камнем в середине, представляющим покойного государя в профиль; очень похож. Рассказывал князь, как ему досталось. Он был послан императрицей Марией Федоровной к покойной Елизавете Алексеевне, в это самое время она скончалась. Князь стал отдавать нераскрытую посылку императрице Марии Федоровне, которая ему сказала: «Знаете ли вы, князь, что это такое?» – «Нет, государыня!» – «Это очень похожая камея покойного императора, которую я посылала императрице. Она не могла попасть в лучшие руки, чем ваши; прошу вас сохранить ее как знак моей дружбы и в память о том, кого вы так любили!»

«Это подарок очень приятный, – сказал мне князь, – но я сам себе дарю другую драгоценность, уж это, как они хотят все, я не отдам». – «А что такое?» – спрашиваю я. «Покойница приказала мне отправить всю без изъятия мебель, бывшую у государя в той комнате, где он скончался в Таганроге, и приказала все это поставить в свою спальную будущую в Суханове; теперь все это должно уже быть исполнено, и эти драгоценные мебели я уже не отдам никому на свете». – «Я бы на вашем месте то же бы сделал; об этом не справятся, а спросят, так тоже бы не отдал никому». – «Да, я так и сделаю», – отвечал князь. После пришла и княгиня Софья; я и ею не могу довольно нахвалиться.