Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Вообще я здесь как в раю: все меня ласкают, даже незнакомая женская свита, камер-юнгферы и фрау императрицы. Они прежде уже наслышались о моей душевной к ней преданности, и появление мое сюда без приглашения, бдение ночью – все это им приятно, и я целые часы провожу с ними в беседе самой приятной, как бы со старинными знакомыми. Вечером пью чай у Лонгинова. Со всеми один разговор; все, что слышу о покойном этом ангеле, еще более делает для меня память ее вечно драгоценною. Она тебя любила и отличала, всегда это твердила и дать тебе желала опыт незадолго до кончины своей.

Ну, не могу никак утерпеть, скажу тебе, хотя Лонгинову дал слово молчать, яко о деле, еще не состоявшемся. Вот оно вкратце. Государыня, получив один раз почту, сказала Лонгинову: «Этот Булгаков исполнен внимания и усердия ко мне, я же для него ничего не сделала; мне хотелось бы выразить ему всю мою признательность, он выдающийся слуга. Нет ли у вас в моих безделушках красивой шкатулки с моим шифром?» – «Есть две шкатулки, государыня, одна даже весьма богата; но из них можно устроить одну, ежели вы прикажете». – «Я желаю, чтобы это была ценная шкатулка, которая была бы ему приятна». На это он отвечал: «Мне известны, государыня, возвышенные чувства и бескорыстие Булгакова, и я могу заверить ваше императорское величество, что ежели подарок будет сопровождаться рескриптом, написанным вашей рукой, это сделает его воистину бесценным в глазах Булгакова». – «Ну так приготовьте, – отвечала ее величество, – все, что необходимо, чтобы мы могли отправить ее прямо из Калуги, коль скоро не можем сделать это теперь». Вместо того Бог ее взял к себе. Лонгинов составил записку из некоторых подобных распоряжений государыни, не приведенных в исполнение, и доведет это до сведения императора. Я уверен, что это устроится, но этот драгоценный лестный рескрипт не будет у тебя. Не выдай меня, смотри; меня всякая радость мучает, когда не могу ее с тобою разделить; скорее гораздо грусть в себе сокрою.

Посылаю тебе протокол вскрытия тела императрицы. Лонгинов дал мне это списать; я не имею другой копии, а потому прошу тебя, списав, ко мне тотчас возвратить в Москву. Увы, я без писем твоих! Нечего делать, я не думал быть здесь более суток, но не мог князю отказать остаться до вноса тела в собор; мне назначается одна из регалий. Труды Князевы меня удивляют: раза по четыре бегает сам в собор надзирать работы и приуготовления. Все это прекрасно, богато, пристойно, и делается где? В таком городишке, каков Белев. Нет, это не Юсупов! Я и Фавст взапуски тебя обнимаем. У этого чудака своя забава: ходит на Оку смотреть, как мальчики удят рыбу и купаются.

Александр Белев, 16 мая 1826 года

Ну, мой милый друг, измучен я, признаюсь тебе; но в душе весело мне: исполнил долг последний против усопшего венчанного ангела. Две ночи напролет дежурил, ни единой панихиды не пропустил, а было их по две в день; по желанию князя Петра Михайловича был в церемонии, нес Александровский орден покойной государыни, в соборе отслушал обедню и панихиду, поцеловал обе ее руки в последний раз, теперь прибежал домой, чтобы не упустить почту и написать тебе хоть пару слов. Наташа тебе доставит маршрут тела, церемониал и проч. Я сам еду в Москву сегодня; только пойду проститься с князем Петром Михайловичем. Он меня так принял, так обласкал, что не знаю, как это воздать; тебе это препоручаю. Обедал я или во дворце, или у него, входил всегда прямо к нему в кабинет, пользовался приятной его беседою, один раз до полуночи; ему есть что рассказывать, а ты знаешь, какой я охотник слушать.

Ну, только этот Волконский колдун: я не понимаю, как он в столь короткое время в местечке, каков Белев, мог так все со вкусом и богато устроить. Катафалк был хоть куда; войска, народ, порядок, время даже – все было бесподобно. Народ тащил колесницу на себе, хотя были и лошади заложены. Я давеча еще видел лицо государыни; оно сберегается очень хорошо, среди лба есть только маленькое пятно, и правый глаз немного ввалился.

Дмитрий Львович [Нарышкин] прибыл сюда вчера и сказывал, что ты здоров. Церемониал получишь ты от Лихачева, мы так условились с ним. Фавст был ассистентом у Андреевского ордена и очень доволен. Ну, брат, житье мне было здесь: все, окружавшие государыню, меня ласкали и как будто хотели за нее возблагодарить за то, что я приехал сюда. Приехав в Москву, стану писать все подробности, мною узнанные касательно пребывания в Таганроге, путешествия, болезни и кончины императрицы, а какие источники? Князь Петр, Лонгинов, мадемуазель Валуева, княжна Варвара Волконская, камер-юнгфера Тиссау и Малишевский. Может ли что быть достовернее? Я имею множество вещей, принадлежавших императрице. Лонгинов едет сегодня в Москву, будет там два дня, а там поедет догонять тело императрицы. В четверг тело идет далее в путь.

Александр. Москва, 19 мая 1826 года

Все, что пишешь о покойной императрице, очень меня тронуло; я уверен был, что ты одобришь мое путешествие. Сожаление твое искренне и почерпнуто в сердце, а не в уме, как у иных. Таково-то произведение Уварова. Чтобы писать о таких вещах, надобно особенно душевное красноречие. Это напоминает мне, что в одну ночь на дежурстве при теле в Белеве сказала мне княгиня Софья Григорьевна, говоря о смерти государевой и о тебе. «Никто, – сказала она, – не говорил об этом несчастье (смерть государева) с таким простым и трогательным красноречием, как ваш брат; он написал одно или два письма моему мужу, столь прекрасных, что я упросила мужа подарить их мне, и надобно сказать, что он не тотчас согласился».

Путешествие мое доставило мне большую отраду, но и взволновало меня сильно. Все, что узнал я о покойной, умножив к ней любовь и почтение, должно было умножить и скорбь о ее кончине. Поди, сравни капризы многих наших дам с ангельским терпением, простотою, ласкою той, которая Россией могла повелевать, а вместо того о всем просила и всякую обыкновенную услугу принимала как бы особенным одолжением или вниманием к ней.

Нельзя было слушать равнодушно провозглашение диаконом императора покойного вместе с императрицею: как их живых поминали за здравие, так вместе и усопших. Как люди и разные обстоятельства их ни разделяли, а Бог все соединял их, и там будут они вместе.

Благодарю тебя за все приложения. Указ о крестьянах прекрасен и много сделает добра; я желал бы, чтобы государь в коронацию роздал тысяч двести душ верным своим слугам, а тех бездельников наказал по заслугам. Всякий получил бы свое: хорошим бы одобрение, а мошенникам пример. В манифесте о кончине императрицы поразила меня одна фраза. Я заметил это и князю Петру Михайловичу: сказано, что кончина последовала по долговременной телесной и душевной болезни. Только шесть месяцев, что государь скончался; что же разумеют долговременной душевной болезнью?