Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Долго очень говорила о тебе, и с участием теплой дружбы. Ну как мне эту милую женщину не любить? Она меня после прогнала без церемоний, узнав от меня, что может Васе писать через дилижанс. Я письмо это тебе уже доставил. «Кстати, графиня, мне брат поручил очень срочно (хотя и не было этого) узнать у вас и вашей матушки, хорошо ли вам служили на почте?» – «Чудесно, прошу вас хорошенько поблагодарить вашего брата и сказать ему, что с нами обходились так, будто мы были из императорской фамилии. Уверяю вас, что все знаки внимания, нам оказанные, не лишены были даже изящества». Просила бывать часто, хоть всякий вечер, и начать с сегодняшнего.

У меня был на днях Гансон и часа два очень меня забавлял. «Я думаю, – сказал он мне между прочим, – когда ваша батюшка делала ваша беспримерна братца, так ваша батюшка очень хорошо покушала и все части были в большой совершенства, чтобы совершить такая редкая создания!» Потом описывал мне такими живыми красками свою любовь к сыну (это, видно, не Щербатов), что я, право, и смеяться не имел духу. «Знаете, ваша превосходительство, как я сына своего люблю, что, ежели бы я жил во время Римской истории (прелестная фраза!), я мог бы его и себя прославить: моя любовь такая большая к ему, что, ежели бы он был осужден на смерть, я бы все мучения готов за него терпеть, это была бы мое благополучие, я бы не испустил ни одна жалоба и умер бы доволен мыслями, что его спасаю». Каков же? А сын сделал глупость – женился на дворянке, взял 3000, кои тут же на свадьбу и убухал; служит полицейским офицером и терпит нужду; все, что отец ни выстряпает, все ему отдает. Одет очень скудно. Я ему подарил фрак, панталоны и жилет. Еще рассказывал мне следующее: «Намедни иду я на Покровка, один бедняка протягивает рука и просит у меня милостыня, а я думаю себе на уме: как наружность обманывает всех; ты у меня просишь милостыни, ты думаешь, что я большой барин, а ежели бы не моя фрак и не твоя рубища, я сам бы протягивала рука и просила бы милостыни, у меня нет одна копейка». Долго он меня забавлял, я не знаю, о чем не было речи, даже об астрономии.

Славный граф Сергей Каменский здесь и не манкирует ни одного спектакля. Говорят, у него дурной процесс на руках. Продал на своз мужиков, что запрещено, и тайно, какому-то варвару, который переселил их на Кавказскую линию; только мужики нашли как-то случай объявить все Ермолову, а он довел до сведения государя, и теперь велено это все исследовать. Будет ему Дорлиска, будет ему опера! Все деяния этого человека столь же гнусны, как и фигура его.

Александр. Москва, 30 июня 1822 года

Вчера вечером я поехал к графине Строгановой, которую уже нашел вверху у старухи. Эта очень меня обласкала. Князю Дмитрию Владимировичу, входившему в ту минуту в комнату, она сказала: «Но, сын мой, твои ямщики не обходятся со мною так, как подчиненные г-на Булгакова; мне служили, как королеве, на дороге из Петербурга, а здесь извозчик просит у меня 650 рублей, чтобы везти меня в Калугу!» Долго она ворчала. Кажется, есть тот грех, скупенька. Я было только расположился болтать с графинею, а княгиня Татьяна Васильевна [Голицына] меня, несчастного, посадила играть в бостон со старухою. Какая скука! Да и к тому проигрался как сапожник; все, что ни было со мною, все отдал на съедение, и хотя старуха сказала мне: «Играть с вами удовольствие, вы не как князь Юсупов, он всех морит», – но мало мне в этом утешения. После партии княгиня и князь очень совестились. Дело наконец сделано. Собирались ужинать, и я ретировался; графиня Строганова подала мне руку, чтобы я отвел ее по крайней мере в столовую. Она взяла с меня слово вернуться к ним сим же вечером, торжественно обещав, что я не буду играть в бостон и что она меня сохранит для своего виста. Увижу, может быть и поеду. Они во вторник собираются ехать все в Калугу.

По милости этого скучного бостона не успел я заехать к Юлии Александровне, которую очень желаю видеть. Ох, и то мало времени: надобно еще, чтобы тесть приехал, а он охотник болтать. Звал к себе сегодня обедать, рассказывал о вчерашнем празднике в Петровском у князя Юрия Владимировича Долгорукова и продолжавшемся целый день: обед, ужин, гулянье, ярмарка, фейерверк, иллюминация, кокан [большой шест; кто на него взлезет, получает подарок], жареный бык для своих людей и другой для народу, шар воздушный и, в заключение, большой бурак; когда он лопнул на воздухе, то из него полетели 10 тысяч экземпляров катренов, коими князь благодарит за посещение и просит всех возобновлять оное всякий год и в прочие дни, когда угодно. Эта мысль мне очень понравилась.

Константин. С.-Петербург, 1 июля 1822 года

Вчера вечером приехал Воронцов [64] Михаил Сергеевич, возвратившийся из Англии от своего отца и, после командования нашими войсками во Франции будучи генерал-адъютантом, числившимся с 19 февраля 1820 г. командиром 3-го пехотного корпуса. и был тотчас у меня, а я сейчас от него. Совершенно здоров; я нахожу, что помолодел и так же все мил и добр, как был. Он сам не знает, сколько времени пробудет здесь, а приехал только явиться и получить приказание, что ему делать. Он один здесь. Теперь поехал к Милорадовичу, а там будет ко мне. Он ожидает от Волконского из Царского Села ответа, когда ему явиться.

Александр. Москва, 3 июля 1822 года

Расскажу тебе свой день. Поутру, приняв свой декокт, пошел ходить пешком, по обыкновению, по набережной вдоль Кремля: время было очень хорошо. Воротясь домой, позавтракал. Думал было писать графу Ростопчину, коему давно должен ответ; но не тут-то было: тесть, Обресков, Метакса, а там явилась кормилица наша, а там любезная почта; так и прошло время до трех часов.

Приехал Пфеллер. «Ну как, ваше превосходительство, есть ли у вас хорошие новости для меня?» – «Ничего еще не окончено; но дело хорошо подвигается» . – «Дай Бог!» – «Вы у нас обедаете?» – «Разумеется». – «Хотите, я вас отвезу?» – «Я жду Рушковского, который должен заехать за мною, но не задерживайтесь». – «Нет! Какая новость?» – «Как какая новость? Политическая?» – «Нет, городская. Плохая, бедный Рихтер умирает, у него икота со вчерашнего дня, и Федор Петрович Ключарев вчера умер, и посудите об истощении. Я сейчас от Бибиковых, где секретарь покойного маршала Гудовича мне рассказал одну черту Федора Петровича, которая ему не делает чести. Он был душеприказчиком маршала; между прочими распоряжениями он должен был положить в ломбард 70 тысяч золотом. Ключарев, по пословице, что милосердие начинается с самого себя, присвоил себе эти деньги, вместо того чтобы употребить их по распоряжению покойного маршала». Ну, это не прекрасная черта Ключарева, о коем я, впрочем, никогда не имел высокого мнения.

Скоро явился после и Рушковский. «А, поздравляю, ваше превосходительство, очень хорошо, Яков, Яков Иванович, очень хорошо!» – «Да не Иванович, а Александрович!» – «Га? Как? Да, Александрович [65] У А.Я.Булгакова родился тогда сын Яков (умерший в младенчестве). ! Очень хорошо». Долго путал он имена, наконец началась другая комедия. Сует мне червонец в руки; поди я, отдай этот от него Наташе! «Так не делается, отсутствующие не посылают червонцев, а присутствующие сами их отдают». – «Прошу вас, передайте мой червонец сами». Меня взяло смех и горе, насилу его урезонил. Наташа захотела его видеть, повел молодца, в спальной опять дает мне червонец, положи вместо него. – «Нет, сударь, возьмите ваш червонец и положите его сами на спальный столик». Тут вдруг откуда взялась бодрость: на стол ефто-то не годится, а должно (надобно знать, что у Наташи всегда три дня ставни затворены, так что совсем темно, и мы вошли ощупью), а должно под подушку; только вместо под подушку мой Иван Александрович чуть было по соседству не засунул червонца под жену. Наташа так и покатилась от смеху.