Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Константин. С.-Петербург, 14 ноября 1822 года

В субботу был славнейший бал у старухи Голицыной. Жена не поехала, а я явился и до второго часа пробыл, потому что в воскресенье можно и попозже встать. Я много болтал с графиней, с Татищевой и проч. и проч. Юлия Александровна все о муже толковала. Сказала мне под секретом (а я тебе на тех же условиях передаю), что слышала, что муж ее не в ладу с Меттернихом, и что она это предвидела. Сначала, говорит, оба они подделывались друг к другу, а как дошло до настоящего дела, так Дмитрий Павлович не такой человек, чтобы мог согласиться с ним; ибо он только думает о пользе и славе России, а тот натурально думает только о пользе и славе Австрии, а невозможно, чтобы эти пользы были согласны, и проч. Муж ей пишет, что Нессельроде часто с ним говорит о посольстве в Вене, а государь – ни слова; что они ожидают нетерпеливо решения своей участи, чтобы знать, чего держаться.

Третьего дня была свадьба Донауровой. Как идти к венцу, то получила она пакет от молодого графа Шереметева, в коем нашла данную на 500 душ. Я нахожу, что это очень красиво и делает ему величайшую честь [79] Михаил Иванович Донауров был одним из опекунов Дмитрия Николаевича Шереметева. .

Рушковский пишет, что тебя ждет с зимним путем, а Голицын ожидает к воскресенью; ты же, который лучше всех должен сие знать, кажется, еще не собираешься; видно, хорошо в Семердине с доброю женкою и с милыми детьми. Так как на Шредера нельзя надеяться, чтобы он занялся своими интересами, то я уже несколько раз писал в Верону, чтобы не забыли о них.

Также много я писал о Полетике. О летах нечего и говорить; и у меня глаза шалят, вечером почитаешь, так и начнет все рябить и зеленеть, а другого времени нет для чтения, как ложась спать. Князь Сергей Иванович, видно, шутит или не знает, каково заводиться в Петербурге. Старыми московскими мебелями не купить новых здесь. По-моему, они пустое затевают – переезжать сюда на житье с большими девушками: или сидеть должны дома, или разоряться на туалеты, а женихов вряд ли сыщут: они тут реже еще, чем в Москве. Я бы, право, на его месте поселился в каком-нибудь уездном городе и жил бы спокойно, например, в Киеве, где дешево и общество порядочное. Послезавтра опять начнется мученье в комиссии, выдача денег, но зато после будет хорошо, отдохну.

Говорят, папа умирает. Я думаю, австрийцы будут стараться сделать папой эрцгерцога-кардинала, если старик умрет; но допустят ли их завладеть таким образом всею Италией?

Константин. С.-Петербург, 17 ноября 1822 года

Третьего дня умер почтенный дюк Серра-Каприоли, о коем все генерально сожалеют. Кто говорит, что он повредил себе желудок, а кто – что подагра поднялась, и это кажется вероятнее. В воскресенье я видел его сына и племянников в концерте, следовательно, он не был еще серьезно болен. Добрый был старик, любил Россию и русских и ими был любим. Он еще не очень был стар, 73 года ему только что минуло. Кто-то будет на его место? Я чаю – сын его. Другая новость неприятная, о коей заговорили со вчерашнего дня, это о Ланской, урожденной Вилламовой, что будто она объявила себя несостоятельною. У бедного Негри, которого ты у меня видел, тут 40 тысяч, весь его капитал. У Балашова, говорят, 700 или 800 тысяч. Негри вчера был у меня и очень смущен. Он тоже слышал это, а мне сказала мамзель Калам (тобою облагодетельствованная, спасенная, но не признаваемая). Вчера более нежели на миллион выдал я денег и кругом около семидесяти человек удовлетворил. С дамами особливо хлопотливо: много говорят, долго считают, ошибаются и проч. и проч.

Сейчас получил я письмо от доброго Каподистрии от 30 октября из Франкфурта: «Я с сожалением оставил Рейнигау, мой городок, лечение виноградом и, сверх того, свое уединение. Здоровье мое сильно укрепилось, но сомневаюсь, что сможет оно продолжать в том же духе при жизни во Франкфурте. У этого города свои салоны, своя дипломатия, свои обеды, свои обычаи и все соблазны, кои из этого следуют. Так что от всего этого я завтра избавляюсь. Я еду в Швейцарию. Буду двигаться малыми дневными переходами, по 4-5 часов в день. Остановлюсь в Женеве, а после будет, как захочет милостивый Господь, и это будет хорошо». Потом говорит о своих делах.

Константин. С.-Петербург, 21 ноября 1822 года

Третьего дня возил я жену к обедне к князю. Она говорит, что никогда так усердно не молилась. Князь просил ее и впредь ездить, когда угодно, и даст ей знать, когда у него архиерей или архимандрит Поликарп будет говорить проповедь.

Из Вероны приехал курьер. Привез письма от Полетики и Северина. Первый пишет, что представлялся государю: «У меня была аудиенция. Его величество принял меня самым милостивым образом и соизволил беседовать со мною в течение целой четверти часа. Но ничего не решено еще касательно моих дел. Ежели удастся мне получить то, что было мне обещано, я буду самым довольным человеком в мире; но не решаюсь предаваться сей надежде», – и проч. А это вот что такое, но должно остаться между нами. Мысль моя, и ей обещали последовать: сделать нашего Американца сенатором (жалованья 4000) и с сохранением 10 тысяч из Коллегии, где он и будет считаться. К его доходишку 14 тысяч прибавки; можно будет жить порядочно. Я уверен, что государь не откажет, но совершенно доволен буду тогда только, когда узнаю, что дело сделано. Французский король подарил Полетике экземпляр великолепного труда Денона о Египте.

Вчера был я на похоронах у дюка Серра-Каприоли вместе со всем городом, все иностранные и наши министры, все генералы, дамы, – одним словом, пересчитать можно тех, кои не были. Обедню служил и отпевал Сестренцевич; но все подробности, верно, будут в «Консерваторе», а я скажу только тебе, что не видел я ни одного человека, который бы не сожалел о покойнике. Я ездил с Тургеневым, и вместе сидели.

Утром я уже не ездил в комиссию, зато после обеда пробыл там до десяти часов. Немного денег осталось. После похорон ездили к Добровольскому; он на ногах, но еще слаб. Ламсдорф все так же лежит. Закревского не нашел дома, чему очень был рад, а Фонтон спала. Сегодня хоронят Сухопрудского, честного, прекрасного человека. Он был правителем дел в Комитете министров, и еще молодым. Кто-то попадет на его место? Желательно, чтобы подобный ему. Тургеневу покойник был приятель.

Константин. С.-Петербург, 22 ноября 1822 года

Глинка мне прислал, вместе с билетом на детский журнал на будущий год, в подарок письмо оригинальное князя Потемкина к батюшке. Где он все это выкапывает? Посылаю его при сем для прочтения и хранения.

Александр. Москва, 24 ноября 1822 года

Сказанное тобою о Дмитрии Павловиче я сохраню для себя. Это я предвидел наперед, да и сам Дмитрий Павлович мне говорил: «Мы с этим господином друг другу несимпатичны». Теперь объясняется и то, что назначение его в Вену не приводится к концу. Меттерниху хочется иметь особу податливую; Татищев, по врожденной спеси и несогласию в политических видах, не льстится венским постом. Равнодушие наше к австрийскому владычеству в Италии меня удивляет. Зачем не вознаграждаемся мы влиянием в турецких и греческих делах? Впрочем, сужу я как слепой. До сих пор все оканчивалось всегда к славе и выгодам России; кормчий у нас тот же, так можем быть покойны. Я увлекаем участием моим к несчастным единоверцам. Да кто не за них?