Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Черта молодого графа Шереметева прекрасна. Вот, мне кажется, счастливые минуты богачей! Как весело делать такие сюрпризы товарищам детства, учения и друзьям; вот и невольно позавидуешь богатому. Спасибо тебе, что ты писал за доброго нашего Шредера. Справедливость требует, чтобы дело его пансиона было устроено.

Соболезную искренно о смерти доброго дюка Серра-Каприоли. Он имел нрав твердый, возвышенные чувства и привязчивость к своему государю, достойные почтения. Во время оно, когда все ползало пред Наполеоном, он один почти его не признавал и остался тверд в своих правилах. Король будет о нем сожалеть. Руффо потерял в нем опасного соперника.

Вот тебе и Ланская, хороша! Помнишь ли, ты мне раз говорил: вот увидишь, что и дворяне станут себя объявлять банкротами, как купцы! Вот и сбывается срам этот.

Александр. Москва, 25 ноября 1822 года

Мы очень устали все, не столько от дороги, сколько от дурного ночлега в Талицах, где блохи по нам прыгали, клопы кусали и тараканы (коих принимали в темноте за мышей) нас пугали. От этих неприятных товарищей мы проснулись все в 6 часов, пили чай при свечах, ожидали дня и пустились в Москву. Здесь, правда, квартира тесненька, но зато тепла, покойна, суха, среди города, и нет ни клопов, ни блох, ни тараканов.

На дороге также был я обрадован. Один бедный содержатель постоялого двора (мужик соседственной нашей деревни Новленской, продававший мне лес, коим дом наш семердинский выстроен) был болен отчаянно ломом в голове; мы, по совету Пфеллера, давали ему лекарство, но положение его было таково, что отчаивались мы в его излечении, жена рыдала, плакала, все в нем теряла. Я остановиться велел у ворот и со страхом приказываю Ваське идти наведаться о Кузьме; вообрази же мое удивление и радость: Кузьма узнал от стоявших у ворот, что мы едем, вышел сам нам показываться и сказать, что ему лучше и что ждет только теплого дня, чтобы ехать к Троице отпеть молебен. Не знаю, от особенного ли расположения духа, но я был чрезвычайно обрадован и разделил благополучие целой семьи Кузьмы. Село называется Большие Мытищи, и Кузьма нанимает дом кормилицы великого князя Александра Николаевича, Авдотьи Гавриловны; баба также добрая и всегда нас обласкивает.

Константин. С.-Петербург, 25 ноября 1822 года

Чего Москва не выдумает? Князя на место Италийского! Вот я его посмешу завтра новым назначением. С Лабзиным он никогда приятелем не был и недавно еще много мне говорил о его странностях, делал ему добро, потому что расположен всем делать добро. Ошибается Москва в добром князе.

Александр. Москва, 28 ноября 1822 года

В Собрании о многом толковали: о вине, столе, разных починках; это не моя часть, я и молчал. Выбывшие старшины суть: губернатор, князь Ал. Ал. Долгоруков, князь Юсупов, граф Федор Андреевич Толстой; а вновь избранные: Обольянинов, Иван Иванович Дмитриев, Супонев, Мертваго и князь Ал. Михайлович Урусов. Хлопочут теперь об избрании шести директоров. Сами не знают, на что это. Апраксина предложения не были приняты. Он хотел предоставить всякому члену право старшин давать визитерные билеты, отнять у старшин хорные билеты, а чтобы туда всякий ходил, кто хочет, за деньги, то есть сделать шинок из благородного собрания. Этому Апраксину нельзя жить без выдумок, а все пустяки. Он затеял учреждение комитета для поправления и прибавления правил Собрания, заставил себя выбаллотировать членом комитета, а вышло, что все, им предложенное, было по большинству голосов отринуто. Стоило труда так хлопотать!

В прочих комнатах, где еще нет паркетов, из экономии сделали полы крашеные. Я князю Юсупову говорил, что вони долго не выгонят, и посмотри, как зажгут все свечи и от народу сделается жарко, ежели не будут обмороки делаться дамам. Курили-курили – не помогает; теперь станут мыть чем-то.

У Фавста был пир, музыка после обеда. Настасья Ивановна плясала по-русски, и очень не без претензии. Рукоплескание приняла очень радостно. Скажи Лизоньке, что тут обедала Муравьева, с коей я много о ней говорил. Чижик был в духе и все тормошил одну старую дуру, которая уверена, что она наследница Шварценберга, что император Франц ей родня, а папа целует ее руки. Все это рассказывает она очень серьезно и обстоятельно. Батюшка покойный ее очень любил; она жила у Трубецкого Николая Никитича.

Третьего дня провезли здесь Лабзина. Он останавливался у Мудрова, желал видеть четыре особы: П.И.Кутузова, старика Рунича, А.И.Трескина и еще кого-то (забыл); были ли они у него или нет, они ли точно – не знаю, но вот что я слышал. Еще слышал я странную историю, похожую на сказку. Алябьев, незадолго до кончины своей, ездил отдавать 8000 рублей в ломбард, билет положил в карман, занемог; только его похоронили в том же платье, а с платьем и билет; не находя оный и добравшись до истины, должны были покойника откопать и вынуть из кармана билет, который и нашелся. П.П. говорит, что он об этом не слыхал.

Александр. Москва, 29 ноября 1822 года

У тестя теперь понедельники. Вчера был первый; пропасть народу, князь Дмитрий Владимирович, Юсуповы (ибо и сынок был), Апраксины, князь Федор Сергеевич [Голицын], комендант, множество дам, словом, весь высший свет города. Сделал я две партии в вист, зашиб 63 рубля; а жена, которую заставили силою играть, проиграла мне 15, все нет накладу, а наклад мне был от ужина, от коего хотя и спал хорошо, но теперь все кашляю.

Граф Ростопчин пишет, что множество русских, что в Париже пошла мода на аукцион и что граф Гурьев молодой покупает много, дешево и со вкусом. Граф прибавляет: в этом молодце будет прок, – у него глаза и пузо отцовские.

Александр. Москва, 1 декабря 1822 года

Жаль бедного Апраксина. С ним пошли и денежки мои на тот свет; он давал мне комиссию привезти ему из Парижа духов, крестов и лент орденских. Большой был невежда, а пресмешной.

Мне говорил Глинка о письмах князя Потемкина; только присланное им тебе не так любопытно, но я его все-таки сберегу. Странно мне, что князь, при лени своей, оставил у себя отпуск письма столь неважного. Выкрасть же у батюшки тоже нельзя было. Видно, отправлено быв, до рук его никогда не дошло. Глинка сказывал мне, что он имеет писем 100 оригинальных Потемкина и Суворова к разным особам и что достал это за безделицу. Ты ему смело можешь послать подарок (то есть деньги) за его книгу. Он весьма не в цветущем положении, а детей множество.

Я не желаю смерти никому, но желал бы, чтобы Лебцельтерна в Царьграде поколотил народ так, чтобы его больного привезли обратно к Меттерниху. Здесь купцы и греки так ропщут и гласно жалуются на равнодушие наше и влияние Австрии на восточные дела, что Чумага со многими перестал видеться, не ездит никуда, избегая сих разговоров, и умно делает. Не их дело – судить. Я ему советовал продолжать таковое поведение.