Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Не скрою от тебя также, что ежели Италинский, который ничто не любит в свете, и любит тебя с Варламом, то действует он очень слабо. Как! При том серьезном положении, в коем наши дела пребывают, не добиться от Порты такого пустяка, как продление срока на три года, при том, что имеет он приказания императора на сем настаивать? У него есть оружие против глупости, невежества или недоброжелательства Порты. Или он опять станет мне говорить о французской партии? Италинский совершенный эгоист; когда он хорошо пообедает, то думает, что и весь мир насытился. Давно его знаю. Голова его пустая, сердце ничтожное; в Неаполе он был более слуга Актона, нежели посланник державы, которая одна и поддерживала существование сего бедного двора. Ежели он раболепствует перед рейс-эфенди, как лебезил перед Актоном, не следует многого ждать от его особой благосклонности, но ежели ему показать зубы, он умеет рано подыматься, трудиться и действовать. Надобно, стало, чтобы приказали ему очень положительно с сим делом покончить. Надобно прежде всего иметь указ о бессарабских землях.

Я не опасаюсь гонений со стороны турок, но ежели б они начались, то имения турок в Бессарабии ответили бы за их дерзость. Перевес на нашей стороне, то есть в нашей Бессарабии более имений турок, нежели имений русских в Валахии, а выходцев только и есть, что наши да Вакарески и еще малое, может быть, число. Надобно, чтоб Италинский ловко надавил на сие обстоятельство, не придавая сему официального характера. Я знаю, что так называемый король неаполитанский Жозеф захотел конфисковать имения у неаполитанцев, кои из привязанности к подлинному королю последовали за тем в Палермо; Галло шепнули, что, поскольку слух о сем достиг Сицилии, там секвеструют все имения неаполитанцев, кои после предупреждения не являлись на Сицилию. Маркиз де Галло отменил намеченную конфискацию, хотя эдикт был уже и напечатан. С Варламом то же самое. Я не скажу сего императору, ибо тогда натурально было бы его величеству сказать: «Что ж, пускай дело на том и остается, и в сем случае мы употребим карательные меры относительно земель турок в Бессарабии». Папа со своей стороны тоже был небрежен и помешал продаже; он привязан к своим землям, у него все в голове мысль сидит, что Молдавия и Валахия скоро станут русскими; он хочет счастья крестьян своих, он наперед стонет об их участи, ежели их продадут. Их обдерут, говорит он. Посему только теперь он и отправил описание своих земель и назначает за них чрезмерную цену в два миллиона – что значит отбить желание их покупать. Я ему проповедовал, что надобно делать жертвы: потерять две, зато получить десять или двенадцать сотен тысяч пиастров. Но, как я тебе уже говорил, его великий нрав им владеет, и он забывает пословицу, что своя рубашка ближе к телу. Он забывает Бухарест и многого ждет от наших побед (кои интересуют его более, нежели собственные его дела) и от твоих предприятий. Он честнейший, добрейший, великодушнейший и щедрейший человек их всех, кого я знаю, но и самый беззаботный.

Александр. Москва, 17 октября 1813 года

Граф много тебя вспоминает. Клянусь тебе, что он заслуживает всего с нашей стороны, ибо в нем я обрел и благодетеля, и друга. Это одна из прекраснейших душ, какие только я встречал в своей жизни. Катастрофа московская много сократила ему жизнь. Он две недели болен; желчь, геморроиды и спазмы его донимают. Я удивлен, что император не даст ему какого-нибудь разительного доказательства своего благоволения, не Св. Владимира, от коего он отказался прошлого года, но какую-нибудь энергичную похвальную грамоту с портретом, или уж не знаю что еще. Ежели б граф был шарлатаном, он сделался бы сыном века. Молчание сына тоже его убивает. Заклинаю тебя, любезный мой друг, говорить мне о нем во всяком письме, хотя бы даже два слова, чтобы его успокоить; обяжи молодого графа быть аккуратнее, наложи на него сам контрибуцию, как только увидишь, всунь ему перо в руку. У него такой снисходительный отец. Графиня 13-го числа сего месяца разрешилась сыном, коего назвали Андреем. Роды прошли так удачно, что она сама объявила о сей радости графу запискою, написанною собственноручно; было пять часов утра.

По поводу Николо граф написал князю Горчакову о его патентах, пенсии и проч. Николо едет через несколько дней в Бессарабию.

Я тебе послал со многими книжку мою; посылаю тебе несколько экземпляров, из коих один прошу поднести достойному твоему начальнику графу Нессельроде. Я посылал через твой канал Воронцову, Закревскому, и не понимаю, что с этим сталось. Книга так покупается, что печатаем второе издание, а я работаю над третьим, которое будет очень умножено и в двух томах. Радуюсь, что и у вас книга полюбилась. Она переведена на немецкий и греческий язык, на сем последнем печатается иждивением Константина Дмитриевича. Я хотел было перевести ее и на французский, но времени мне недостает; толстый Феншли обещал сделать перевод ее и на английский. Второе издание принесет мне несколько тысяч рублей. Мы с Метаксою имели глупость продать первое книгопродавцу по 2 рубля, в то время как тот столько продавал по 5 и собирается по 6. Это урок. Я не решился посвятить ее Империи, а потому эклоги его величеству, кои там рассеяны, могут показаться чрезмерными, хотя никакой государь в свете не заслуживает и никогда не заслуживал такого восхищения, как наш величественный спаситель Европы. Никогда не видали столько славы и смирения; в этом и есть истинное величие.

Расскажу тебе анекдот, как пришел я к папахе читать ему брульоны писем. Читая письмо к императору, дошел до места: «Да будет имя Провидением посланного Александра I…» – «Стой! – говорит старик, – погоди…» – Встает, думает и вдруг, ударив со всей силы кулаком в стол, кричит: «Пиши: Великого! Да, Александра Великого!» Я светился от ликования, поскольку слава императора вся была на лице нашего старичка. После он сказал: «Ежели я первый дам титул Великого, то умру доволен». Невозможно более любить императора и его славу, более любить русских и Россию, чем наш добрый старик. Граф говорит, что этот анекдот заслуживает быть рассказанным; он рисует Варлама и нынешние обстоятельства, ибо мы здесь как околдованные, далеко от всего того, что случается у вас.

Ты знаешь, что некий доблестный человек и усердный патриот, ревнитель имени русского, печатает здесь газету под названием «Русский вестник». Посылаю тебе № 11, ибо в нем есть статья о доблестном Сенявине и еще описание сюрприза, сделанного мне Наташею 26 августа в нашей деревне. Это может показаться бледным при чтении иностранцам, но уверяю тебя, что в тот день я плакал от умиления. Ты будешь весьма любезен сообщать мне анекдоты из армии для Глинки, который украшает свою газету всем, что составляет честь русскому имени. В будущем году он будет много писать в своей газете о покойном батюшке; его портрет будет напечатан во главе. Я передал Глинке много материалов: о пребывании в Семи Башнях, письма князя Потемкина, Суворова и проч.