Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Здоровье мое превосходно, да и как можно нехорошо себя чувствовать, когда становишься свидетелем таких величайших событий, когда гордишься тем, что ты русский? Какую роль играет наш ангельский государь! Обожание, кое к нему испытывают, невозможно выразить.

Александр. Москва, 27 октября 1813 года

Ах, милый мой, какая победа! Мы все плачем, как дети; на улицах все только и обнимаются. Город будет весь иллюминован этим вечером. У графа будет щит с вензелем Александра Великого, а вкруг слова спасает, карает, прощает, побеждает. Имена принца шведского, Блюхера, Бенигсена, Шварценберга и всех главных начальников будут также тут. Завтра торжественное молебствие с коленопреклонением в соборе с пальбою. Грустно всем, что граф болен; но известие сие оживило нашего бесценного патриота, который мучается с месяц нервами, желчью, геморроидами. Он не решается думать о своем сыне, но говорит с великодушием, ему свойственным: «Будь воля Божия. Я не мог умереть за Москву, пусть Сергей Федорович…» – не мог докончить от слабости и слез. Граф прочитал твое письмо, оно нам подтверждает все, что знали мы от Вязмитинова. Как я тебе признателен, мой любезный друг, что ты в столь важную минуту подумал обо мне.

Глава купцов Кожевников дает обед городу сегодня. 100 бутылок шампанского заказаны.

Константин. Франкфурт-на-Майне,

31 октября 1813 года

Я очень даже подозревал, какое удовольствие доставят тебе наши бюллетени, так что не избавил тебя ни от одного, посылая их регулярно то тебе, то попросту графу, когда у меня не было времени писать тебе. Сегодня ты получишь два старых бюллетеня, но это для твоей коллекции, и два экземпляра перехваченных писем, на случай, ежели мое последнее письмо до тебя не добралось. Беседа графа с Вандамом коротка, но хороша, и мысль поместить его в Кремле восхитительна.

Ты тем более хорошо поступил, прислав мне второе прошение Голембовского, что при первом не было никакого свидетельства, кое доказывало бы, что он на самом деле служил в милиции. Теперь я надеюсь, что дело устроится, милый Сабанеев только и мечтает, что иметь его при себе, особливо с той поры, как я сказал ему, что он родственник наш. Поццо весьма чувствителен к памяти о тебе и к памяти о нашей милой Наташе. Он передает тебе тысячу учтивостей и очень тебя любит. Он теперь здесь, в Главном штабе императора. Вчера наконец приехал злосчастный Алексей Багратион с его крестом Св. Анны. Милый Сабанеев взял его к себе, ибо в полку он сыграет дурную роль, не зная фронтовой службы и особливо после того, как все подчиненные нам ним восторжествовали. Тактик он невеликий. Упускает блестящую кампанию и приезжает в такую минуту. Он рассказал мне много о Москве и о связи между его родными и Варламами. Не думаю, что она очень тесная. Ты говоришь мне о письме для молодого графа Ростопчина, но ты забыл мне его прислать, к тому же Закревский сказал мне, что Ростопчин получил одно письмо от тебя. Здоровье его хорошо, он блестяще проявил себя во всех сражениях. Он кавалер ордена Св. Анны, какого-то, кажется прусского, ордена и представлен к званию капитана. Все его товарищи очень его любят, а в армии это великая рекомендация. Твоя книга произвела здесь фурор, я уже не могу ее вернуть себе: она переходит из рук в руки. Граф Толстой говорил о ней с императором, который вспомнил тебя и хочет прочитать книгу, но бог знает, найдет ли он для сего время посреди таких значительных событий.

Влодек здесь. Он тебя обнимает и целует руки Наташе. Он при императоре. Я тебе говорил, что он получил саблю с бриллиантами. Вот еще один бюллетень, еще одна победа. Теперь французы остались только на Кассельском плацдарме, а этот берег весь чист. Все принцы Конфедерации оставили своего притеснителя. Третьего дня вступили сюда наши гвардейцы. Они всех восхитили и удивили. В самом деле, невозможно вообразить себе что-нибудь более прекрасное. Говорили, что они будто выходят из казарм. Здесь никогда не видели ничего подобного.

Франкфурт довольно красивый город, но, как говорят, здесь мало общества. Что до меня, то я и не выхожу; вечером, когда делать нечего, мы с Анстетом, Ламсдорфом и Рошуаром играем в вист, и так время проходит, до той счастливой минуты, которая нас соединит. Мой Клим болел, но теперь поправляется, сегодня даже уже вставал. Я очень им доволен. Он заботится о моих вещах, о лошадях и вообще обо всем. С ним я покоен, ибо сам я очень редко бываю с моими вещами.

Константин. Франкфурт-на-Майне,

4 ноября 1813 года

Благодарю тебя за то, что послал мне еще один экземпляр своей книжки, но, поскольку я получил только ту, что была адресована Журавлеву, он ее получит только для чтения. Шишков отзывался мне о ней с большой похвалою и спрашивал, читал ли ее уже император, хотя и без желания ее представить ему. Пойду его об этом просить. Не знаю, кто прислал твою книжку Шишкову. Он очень приветствует твои планы поработать над более пространной книгою. Твой № 135 не донесли до меня, следовательно, не мог я отдать еще книгу Воронцову и Закревскому, который желает ее иметь.

Александр. Москва, 10 ноября 1813 года

До нас доходят одни приятные вести. Я тебе писал это в день получения известия о Лейпциге, которое называем мы Александровское сражение. Были пиршества, столы, иллюминации и проч. Ходила подписка, в коей граф предлагал собрать сумму для раненых в сем сражении; вообрази, что в бедной, разоренной Москве и теперь накопилось более 40 тысяч и идет к пятидесяти. Ежели так пойдет в Москве и в Петербурге, мы сможем построить дом инвалидов. Только этого памятника не хватает России, чтоб увековечить славу императора. Мы на этих днях переезжаем на другую квартиру, которая в той же улице, но ближе к графу. Я здесь один с Наташею. Дети еще в деревне, мы ждем переезда, чтобы поехать за ними. Нянюшка пишет мне, что Катя часто ей говорит: «Ах, няня, жай, жай Москвы». – «А что?» – «Фафули опять ее сожгли». – «Почему же?» – «Да фафули сожгли опять Москву; оттого мы не едем туда».

Вот и чума теперь всему будет мешать. Италинский, кажется, сыграет в Константинополе самую печальную роль. Ртищев подписывает выгодный мир с Персией.

Закревскому скажи, что хлопочу по делу людей, отпущенных на волю покойным графом Николаем Михайловичем [Каменским], о коих сам граф Федор Васильевич очень интересуется. Он все еще болен. Ты его не узнаешь, веселость его обратилась в меланхолию, которая совершенно переменила его характер. Понятно, что это нравственная болезнь, и коренится она в неведении о том, что происходит с его сыном. Ради Бога, пиши мне о нем. Говорят, что он убит. Вчера сказали, что Киселев [Дмитрий Иванович Киселев, отец графа Павла Дмитриевича] писал отцу, будто молодой Ростопчин взят в плен. Лечу к Киселеву. Оказывается, что он уже с месяц писем от сына не получал и сам этим опечален.