Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Поздравляй меня. Я тебе писал о лестном представлении графа, сделанном обо мне императрице. Ее величество изволила через сословие о призрении разоренных прислать мне 6000. Это серьезно поправит мои финансы. Вот и еще причина для признательности графу, тем более, что никогда я не просил у него за себя, а просил о благе людей более достойных, нежели я, по их несчастью и их бедности.

Константин. Франкфурт-на-Майне,

13 ноября 1813 года

Кромин сказал мне, что был в Москве, когда Демидов явился всем возвестить о назначении нового генерал-губернатора. Это показывает, сколь он бестактен. Мог ли он ожидать хорошего приема от общества, которое может быть только привязано к графу? Поскольку с той поры прошло уже немало времени, а мы не слыхали подтверждения сему известию, я предпочел бы считать его ложным. С другой стороны, даже если графу придется переменить место, ты с ним слишком в хороших отношениях, чтобы разлучаться; а это в то же время устроит наши планы жить вместе в Москве, на что я смотрю как на верх счастья для себя.

Благодарю тебя, мой милый друг, за проповедь Августина, она драгоценна и была всеми прочитана с величайшим интересом.

Я был очень удивлен, обнаружив у себя по возвращении совершенно поправившегося Ванюшу Нарышкина. Он прибыл курьером от графа Толстого и поселился у меня, что доставляет мне величайшее удовольствие; но это ненадолго, ибо он должен незамедлительно отбыть. Здоровье его превосходно, и притом он не растолстел, по-прежнему забавный и добрый малый. Третьего дня я был награжден крестом командора Красного Орла Пруссии. Это прелестная награда и очень почетная, ибо у них есть генералы, у которых только малый крест. Он белый и по форме совершенно как наш Св. Георгий, только в середине орел, и лента желто-белая. В тот же день я получил крест командора гражданских заслуг Вюртемберга. Это белый крест с большой короной, лента черная и с желтыми кромками. Я ходил благодарить короля, который принял меня очень милостиво. Эти награды станут для меня вечным напоминанием о блестящей кампании и о великих сражениях, коим был я свидетелем.

Александр. Москва, 17 ноября 1813 года

Письмо твое из Веймара от 25 октября чрезмерно меня обрадовало, любезный брат, и я не могу довольно тебя поблагодарить за то, что ты минуты отдохновения посвящаешь нам. Кроме удовольствия знать о тебе, известия, тобою сообщаемые, столь восхитительны, что ждем писем твоих как посланников с неба. Чудеса вы делаете, да и только. Не наготовишься здесь плошек, колоколов и пороху праздновать все победы. Вандам, который меня все уверял, что Наполеон никогда не будет сбит с Дрездена, разве захотим мы добычу эту купить 150 тысячами жертвами людей, и тот теперь так огорошен, что говорит уже о Рейне. «Горе вам, – говорит он, – ежели вы перейдете Рейн».

Мы ходили вчера все в новооткрытый театр Познякова. Все сборы были в пользу бедных разоренных, а издержки – Познякова, и хотя театр мал, набрали 1200 рублей.

Это сильно оживило город. За билеты в партер платили до 50 рублей. Актеры очень хороши, декорации и костюмы чудесные. Давали «Древо Дианы». Другой раз будут давать «Два дня». Микелли будет отличаться. Один только Анко недоволен театром; он говорил со всей серьезностью: «Что мне до того, что он говорит, это до меня не касается». Когда он увидал Купидона с крылышками, засмеялся, говоря: «Это не человек и не птица». Всего более ему понравилось, когда аплодировали; смеясь во все горло, он сам хлопал руками. Папахен в восхищении и после театра зашел к генералу Познякову, чтобы ему сказать, что он истинный русский барин. Я передал папахену копию письма Фонтона, которую ты мне прислал, после того как прочитал ему ее два раза. Ты знаешь, как он упрям бывает. С большим трудом убедил я его написать Фонтону. Он и этому, и Италинскому не доверяет даже, имение свое ценит в два миллиона – не менее, в соглашение входить с господарем не хочет; наконец согласился просить Фонтона с господарским зятем в Царыраде учредить продажу и торг. Кирико во всяком письме спрашивает о ценах деревень, ибо являются покупщики, а ни он, ни поверенный Константина Дмитриевича не извещены еще о ценах. Папа говорит, что это не нужно, что кто более дает, того будет, а что гуртом все стоит два миллиона. С трудом большим уговорил я его в письме к Фонтону прибавить, что с цены реченной сбавить две-три и до четырех сот тысяч, что все равно остается дорого; ибо мне сказал он по приезде сюда, что его имение может стоить 1 200 000 пиастров.

Я не вижу в продаже ничего такого, и мне кажется, что в глубине своего сердца он решил не продавать свои земли. Видно, что он к ним питает особенную привязанность, говоря, что они принадлежали его отцу, деду и проч. Чтобы не вызывать огонь на папа, я о сем молчу, но не могу довольно надивиться Италинским, который легко мог настоять на продлении срока на три года, ибо наш император, уважив просьбы валахов и молдаван, имеющих владения в Бессарабии, продлил им срок, не установив срока экспатриации. Однако же их много, а среди нас только два-три эмигранта. Ежели б Афр. Дмитриевич поехал вовремя в Бухарест, он бы лучше все устроил; а теперь чума, которая уносит до 150 человек в день, также сильно препятствует.

Я желаю, чтобы Голембовский доехал до тебя поскорее и чтобы Нессельроде получил приказ написать Италийскому, чтобы тот категорически просил продления срока на три года, взамен на милость, пожалованную нашим императором тем более великодушно, что она неограниченна. Это еще бы лучше, ибо папахен наш обрадуется и еще на три года заснет; впрочем, признаться надобно, что срок 18-месячный был очень короток. В Кайнарджинский мир было три года срока, и тогда говорили, что мало.

Ты не поверишь, что наши победы испортили старика: он думает, что все должно пасть, что конец Турции, что Дунай уже граница, что он валашский генерал-губернатор, что Порта, дабы подслуживаться государю, 10 миллионов даст за имение, что мир с Персией турок перепугал и проч. Словом, голова у него молодая и горячая. Он хочет во что бы то ни стало иметь секретаря, но я пресекаю это столько, сколько можно, ибо тогда он велит писать бог знает что, тогда как теперь все проходит через мои руки.

Александр. Москва, 21 ноября 1813 года

Поручик Вольф прислан сюда от князя Барклая курьером от тебя, не привез ничего, но я чувствую одолжение почтеннейшего Ивана Васильевича Сабанеева, который пишет мне именно для того, чтобы я не беспокоился на твой счет. Он говорит, что ты во Франкфурте с государем, здоров, что он в тот же день (25 октября) имел от тебя записку, что ты дипломатишь во всю прыть и проч. Спасибо доброму человеку! Когда возвратится к вам Вольф, буду с ним писать много и выполню все комиссии Ивана Васильевича с большим удовольствием.