Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Москва, 21 декабря 1813 года

Приглашение императора приехать к нему произвело столь радостное впечатление на его августейшую супругу, что она от сего на целый день заболела. Вся Россия разделяет ее радость, и она отправится, сопровождаемая пожеланиями и благословениями. Какое путешествие или, вернее, какое триумфальное шествие! Побегут смотреть на кого? На супругу спасителя Европы. Ожидаем тысячу любезностей от Александра Львовича, когда он возвратится. Передай ему мои комплименты, когда увидишь. Когда ему сказали, что Левушка занимал такое-то или такое-то место в Голландии, – «ах, как я рад, – отвечал он, – Левушка весь в отца, все занимает», – да и, по-моему, отдавать не будет [115] Директор театров Александр Львович Нарышкин сопровождал императрицу Елизавету в чужие края. Сын его Лев Александрович служил в гвардии. .

Александр. Москва, 9 января 1814 года

Уверение в дружбе вещь лишняя, глупая; желаний не делаю на этот год, ибо со дня моего рождения привык тебя любить наравне с собою, а может, и более. Да будет благодать Божия с тобою, любезный брат! Утешай нас письмами твоими. Яко русского, поздравляю тебя с истекшим годом; да будет нынешний еще славнее прошлого! Государь затмил славу всех государей. Некоторые из них прославились великодушною защитою союзников своих в трудных обстоятельствах; но государю, видно, определено Небом спасти самых даже неприятелей своих, зажигателей Москвы, злодеев всего мира. Какая роль! Вот что я сказал Закревскому и тебе повторяю. Прекрасно быть русским! Граф [Ростопчин] славную шутку подпустил вчера. Он говорит: «Бывало, чихнет кто-нибудь от испанского табаку, так поклонюсь; а теперь как чихнет кто от русского, так надобно в ноги поклониться».

Я получил письма твои № 40 из Карлсруэ, № 41 и № 42 из Фрейбурга. Приложенные доставил, то есть отдал Марице [невесте К.Я.Булгакова, Марье Константиновне Варлам], которую мучил вчера, но не мог уверить, что горы так высоки в Швейцарии, что нельзя курьерам проезжать, и что раз ты в Швейцарии, писем от тебя не будет. Мы с Наташей много с нею говорили о том, что надобно набраться терпения. Она очень рассудительна на этот счет, но иной раз, сама не желая того, приходит в негодование, говоря, что пора тебе уже возвратиться сюда. Не слушай никого, милый мой, даже Марицу, и верь твоему лучшему другу. Оставайся, где ты есть, так долго, как будет там император. Трудись; ибо то, что делаешь для себя, делаешь и для будущей твоей жены, и для ваших детей. Я тебе объявляю, что ежели ты возвратишься, то не желаю тебя видеть. Это подлинно так, и я говорю сие всему семейству Варлама и самой Марице. Им нечего возразить брату, который любит тебя превыше всего. Марица молода и может обождать; она только приобретет ожиданием, а после дела старика устроятся, то есть он продаст хотя бы за деньги, равные 200 тысячам рублей, кои тебе причитаются. Я с ними часто говорю об этом, и папа написал в Валахию, чтобы это сделалось. Он очень добр, но надобно, чтобы кто-нибудь всегда понукал его и заставлял делать даже и то, чего он сам желает.

Воображаю себе, какие воспоминания от слушания «Двух дней» в Карлсруэ! Сужу по себе самому. Эту оперу давали в прошлое воскресенье (ибо прошу тебя поверить, что у нас уже есть театр, и притом прелестный, это театр Познякова; сей славный человек содержит все из собственного кармана, а все деньги от сборов идут бедным и инвалидам; все крепостные его, и славно играют и поют). Так вот, я не мог удержать слез при арии Микелли; я подумал о Вене, а особливо о тебе, и сказал вместе со славным Микелли, думая о моем Константине: «Himmel, schutze seine Schritte!»

Карикатуры уморительны. Четыре англичанина (уже несколько времени идет дождь), явившиеся посмотреть на сожженную Москву, помирали со смеху. Эти чудаки были в маскараде вчера, все у того же генерал-майора Познякова и по-прежнему в пользу инвалидов (деритесь смелее!). Вообрази, что они в башмаках, в вице-мундире из Собрания [то есть из Благородного собрания, с Большой Дмитровки], которое также восстановлено, сели в кибитку и поскакали в Петербург, потому что уже было уложено камердинером. «О, – говорили они, – мы заночуем в Твери и там переоденемся в дорожные костюмы». Экие чудаки! Лазили на Ивана Великого. Это им понравилось всего более.

Твое письмо Милашевичу было ему вчера отправлено; он мне недавно писал, прося найти для его дочери французскую гувернантку. (Каков!) Я не мог при ответе не засвидетельствовать ему моего удивления (лучше сказать, негодования). Господи Боже, когда прогонишь Ты из России этих аспидов! Их ненависть тем более ужасна, что она затаилась. Со всей нашей славою мы изнутри загнием, ежели не прогоним всех этих мерзавцев.

Целую тебя со всей моей нежностью, так нежно, как поцеловал я Марицу, когда она сообщила мне известие о новом твоем Баварском кресте. Это делает меня счастливым, счастливым до невозможности! Король Баварский – великий государь, я это говорю, как мадам Севинье говорила о Людовике XIV после того, как сей чудесный король танцевал с нею. Чего ты хочешь? Свет таков, эгоистичный, тщеславный с другими и не такой с самим собою; однако же, признаюсь тебе (говоря, как Лонгинов), что ты мой кумир.

Александр. Москва, 15 января 1814 года

Я говорил с графом о месте, кое имеешь ты в виду. Он в восхищении видеть тебя на нем; ибо, уверяю тебя, хотя и мало тебя знает, но сильно любит. Ему столько раз отказывали, что теперь его рекомендация ничего значить не будет. Граф, кажется, удивлен, что ты согласен оставить твое нынешнее место, ибо считает, что оно далеко тебя поведет. Я говорю, что это было только подготовочкой к миру. «До этого не так близко», – отвечал он. «Вы понимаете, что ежели я до подписания мира оставлю свое теперешнее место, то представление мною человека неслужащего не будет иметь весу. Впрочем, ежели мне придется уйти, вы о сем узнаете, и тогда мы примем свои меры и сможем устроить дело так, что вы заступите место помощника начальника, ибо тот, кто его теперь занимает, верно уйдет, ежели другому дадут место, коего он так жадно доискивается. Может быть, вы предпочли бы служить вместе с братом; ибо мне хочется, чтобы император приблизил вас к себе, и я могу это устроить, когда сам увижусь с его величеством. Я тогда попрошу у него и ключ, ибо не думаю, чтобы можно было сделать это по переписке. Я на сем не настаиваю, но буду иметь близко к сердцу место для вас. Ни вы, ни я не будем упускать этого из виду и не станем говорить о сем кому бы то ни было». Благодарю тебя, что думаешь о выгодах моих.

Вчера был я с Наташею у Соковниных, как вдруг ординарец от графа. (Спасибо этим добрым скакунам; где бы я ни был, везде меня отыщут, когда дело идет обрадовать меня письмом от тебя.) Вид толстого пакета меня чрезвычайно обрадовал. Тотчас поскакал к Марице, там снят конверт и найден № 43 от 19 декабря; там обрадована была милая моя сестричка. Мы все ходили в публичный маскарад. Марица все держала в одной руке платочек, а в другой – твое письмо. Напрасно говорил я ей, что она его потеряет. «Ба! – говорила она. – Смотрите, как я крепко его держу». Она совершенный добрый ребенок, но ее крайняя чувствительность часто доставляет ей воображаемые огорчения, довольно и того, что я ее не поцелую, не так на нее посмотрю: она тотчас думает, что я перестал ее любить, и вот уже печальна! А можно ли всегда быть в одном настроении?