Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Я видел молодого графа [старшего сына графа Федора Васильевича Ростопчина Сергея], у него все прекрасно. Барклай маршал. Я видел Воронцова и Щербатова, обоих со вторым Св. Георгием. Словом, я видел всех. Вообрази, что экипаж мой не здесь, и мне почти нечего одеть: он со Шредером и бог знает где. Еще вчера мы захватили кучу пушек. Наши успехи неслыханны. В городе царит величайший порядок, раздаются только крики радости. Разделите ее с нами, мои милые друзья! Ура!

Константин. Париж, 21 марта 1814 года

Император был вчера в Опере, давали «Весталку». Какая толпа, какое восхитительное зрелище, какие балеты! И особливо – какой прием был оказан императору! Продолжительные приветствия, кругом видны только белые кокарды, слышны только проклятия Наполеону. Публика принудила закрыть орла, коим украшалась Наполеонова ложа, которая одна пустовала, а по окончании пьесы, едва император покинул свою ложу, как наполеоновский орел был разломан на куски. После 2-го акта публика потребовала песенку Анри IV и просила Лея петь куплеты. Тот выходит с почтительным видом и поет примерно так:

Как-то так. Я думал, что зала обрушится от силы аплодисментов и криков. Словом, при виде нашего ангельского государя, который с улыбкою, одному ему свойственною, приветствовал публику и завоевывал себе самой своей скромностью сердца даже отъявленных бонапартистов, толпу охватило воодушевление, коему нет названия. По выходе один старичок мне сказал со слезами на глазах: «Как вы должны быть счастливы иметь такого государя!» И все, кто был вокруг нас, принялись кричать: «Да здравствует наш спаситель!» Словом, милый мой, в моем письме ты не найдешь много смысла, но дело в том, что я подлинно ошеломлен всем, что вижу. Как счастливо быть русским! Как счастливы мы у себя! Учишься ценить свое счастье, проведя лишь миг в Париже.

Декларация

Армии союзнических держав заняли столицу Франции. Государи-союзники удовлетворяют пожелания французского народа. Они провозглашают: как скоро условия мира должны заключать надежнейшие гарантии обуздания амбиций

Бонапарта, они будут благоприятнее, если, вернувшись к мудрому правлению, сама Франция предоставит гарантию такого покоя.

Государи-союзники провозглашают, вследствие сего, что они не будут трактовать ни с Наполеоном, ни с каким-либо членом его семьи; что они уважают целостность старой Франции, какой она была при законных королях. Они могут сделать и более, ибо неизменно исповедуют принцип, что для счастия Европы нужна великая и сильная Франция, и они готовы признать конституцию, которую примет французская нация, и стать ее гарантами. Тем самым они побуждают Сенат назначить временное правительство, угодное французскому народу.

Выраженные мною здесь намерения едины с намерениями других держав.

Подписано: Александр.

Париж, 19 марта 1814, в три часа пополудни.

Указ Правительствующему Сенату

Ведомства Государственной коллегии иностранных дел статского советника Булгакова, в вознаграждение трудов и отличного усердия по службе, всемилостивейше жалуем в действительные статские советники. Александр.

Париж, марта 29-го дня 1814.

Александр. Москва, 23 марта 1814 года

Папа нанял в Петровском прелестную дачу на семь месяцев; он платит только 2000. Есть где поселиться всем нам, и граф будет совсем близко, что меня очень устраивает. Граф совершенно расположен видеть тебя на занимаемом месте. Он хотел бы быть уверен, что просьба его будет принята, и тогда он тебя вытребует. Между нами будь сказано, он считает, что этот ничтожный К. [120] То есть сосланный графом Ростопчиным в Воронеж московский почт-директор Ключарев. Исполнять его должность поручили по заместительству Руничу. имеет покровителя, который возвратит его на место сие, как только граф оставит свой теперешний пост. Он склонен так думать, потому что все время избегали назначать преемника К., хотя фельдмаршала Салтыкова и просили горячо за заместителя, который теперь там и которым вовсе не довольны. Все это дело очень беспорядочно, и графу все это очень не нравится, ибо тот – сын ревностного мартиниста и сам мартинист; а граф ненавидит все, что есть секта и таинственность, он не делает никакого различия между иллюминатами, якобинцами и мартинистами; однако, поскольку легион сей многочисленный и граф атакует его в лоб, можешь вообразить, сколько у него врагов.

Посылаю тебе карикатурки на Наполеона, из коих две особенно мне полюбились. Покажи их Закревскому. Моя коллекция увеличивается, у меня их уже более 130. Я познакомился с князем Иваном Барятинским, который очарователен, и он, и жена его; она в этом месяце должна родить. Я очень часто у них обедаю, стол у них изысканный. Он одолжил мне два нумера «Амбигю», кои я читаю с жадностью и удовольствием, достойными бывшего дипломата.

Константин. Париж, 24 марта 1814 года

У меня множество дел, ибо, помимо обычной моей работы, поручили мне просматривать прошения, направляемые императору, а их, однако же, не менее семидесяти в день. Но я предпочитаю лишить себя сна, предпочитаю не видеть всего, что можно здесь посмотреть, чем не поболтать с тобою, мой милый и любезный друг. Прочтя газеты, ты узнаешь все, что происходит в Париже, в самых больших подробностях и лучше, чем я смог бы тебе описать, ибо признаюсь тебе, что я все еще ошеломлен всем, что вижу. Ибо это не сон, мой милый друг, это действительность. Добродетель торжествует над пороком и преступлением. Все происходит здесь в величайшем спокойствии. Режим притеснителя пал. Ты вытаращишь глаза, но это правда: Наполеон не царствует более. Великие события сменяют друг друга с удивительною быстротою. Мармон перешел со всем своим корпусом на сторону добрых французов, все покидают тигра в несчастье. Но можно ли звать несчастьем справедливейшее деяние Неба? Надобно видеть, как относятся здесь к русским, – как они того заслуживают, этим все сказано.

Наши друзья, Влодек и Закревский, получили большую ленту Св. Анны. Посылаю тебе сегодня с газетами очень интересную брошюру Шатобриана. Перо, долгое время угнетенное, решилось наконец писать.

Я буду очень расстроен, ежели наш милый Волков из Москвы уедет. Надеюсь, что он этого не сделает. Он поступит очень дурно и для себя, и для нас. Я был очень огорчен смертью почтенного Каменского. Такие люди, как он, должны бы жить в такое счастливое и блестящее для нашего отечества время.

Париж очень красив. Для развлечений надобно иметь много денег, и, по счастью, у меня нет ни времени, ни возможности их тратить. Стараюсь увидеть в спешке то, что надобно посмотреть. Покамест был я на нескольких спектаклях, – они великолепны; какой балет, какая трагедия! Тальма единственный в своем роде; меня особенно поразило все вместе: ничто не осталось в небрежении.