Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Ну, брат, 1000 ф. стоят Баварского креста, ежели не лучше. Я обрадовался этому без ума. Нечего тебя учить беречь деньги. Умно сделал, что отдал на сбережение Нессельроде. Нет денег, нет и искушений. Кузина вытаращила глаза. «1000!!! Да вы знаете, что это 12 000 рублей?» – «Да, знаю, так ведь он и трудится как собака». Мне казалось, что глаза Чижика с завистью ощупывали это золото.

Ты, верно, увидишь доброго Лонгинова, который сопровождает его величество [Н.М.Лонгинов – секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны]. Передай ему от меня тысячу любезностей, прошу тебя.

Александр. Москва, 19 января 1814 года

Посетил я сегодня приятеля своего, издателя «Русского вестника» Глинку, познакомился у него с братьями его Федором и Григорием Николаевичами, служащими при Милорадовиче и отправляющимися сегодня же к вам. Некоторые пакеты были у нас приготовлены для курьера графа Михаила Богдановича [то есть для курьера, приезжавшего в Москву от графа Барклая-де-Толли], коего отправляем к вам обратно; но я счел лучше все отдать господам Глинкам для вручения тебе, любезный брат, а для того курьера приготовим новую экспедицию. Очень тебе рекомендую этих господ. Глинки все ревностные патриоты и из породы честных людей. Люби их и делай им добро, если можешь. Брат их посылает тебе третью книжку своего «Вестника». Она вся посвящена памяти нашего отца. Ты прочтешь сие с умилением. Я тебе посылал экземпляр с Голембовским, но бог знает, что с ним сталось. Это начинает беспокоить меня. Его появление доставило бы тебе столько удовольствия, от того, что тебе везет от нас. Это у меня вызывает большую досаду. Все мы, слава Богу, здоровы и смотрим на вас выпучив глаза, ожидаем необычайные происшествия; только Боже сохрани от мира с Бонапартом.

Увы, не стало Каменского [116] Николая Николаевича Бантыш-Каменского. Под его управлением процветал Московский главный архив Министерства иностранных дел. . Почтенный этот старик умер, как святой; последнее слово было, причастясь и благословив детей: «Теперь я готов. Господи, прими душу мою». Тут и умер. Умер так, как жил. Сия смерть весь город поразила.

Одна из посылок – для Григория Александровича Корсакова, коего тебе очень рекомендует мать его Марья Ивановна [117] Урожденная Наумова, собиравшая в течение многих лет лучшее московское общество в доме своем у Страстного монастыря. .

Александр. Москва, 22 января 1814 года

Куда-то вы теперь забрались? Ежели будешь в замке какого-либо маршала, пожалуй, возьми какой-нибудь портрет, хоть стенной, Наполеона или другого фафули, и мне привези. Прибьем у себя, как сувенир. Ты будешь говорить, ты сам его взял, вот там-то во Франции. Это нам оплатит дедушкин портрет, который проклятые фафули сожгли в тетушкином доме.

Александр. Москва, 31 января 1814 года

Не довольствуясь тем письмом, которое уже имеют от меня к тебе, любезнейший брат, братья почтенного издателя «Русского вестника», они хотят еще особенную рекомендацию. На что? Ты, право, их полюбишь без того. Добрые, честные ребята. Храбры, изранены и обожают свое отечество. Младший, Федор Николаевич, ведет очень любопытный журнал всему происходящему с армией и с ним самим; он адъютантом при Милорадовиче. Старший, Григорий, истинный солдат, имел много происшествий несчастных, был солдатом и дослужился до настоящего чина грудью, под Смоленском сильно ранен. Вчера было пиршество:

прощальный ужин в русском трактире. Тосты беспрестанные. Наконец Федор, взяв рюмку и став на стул (ибо мал ростом), сказал: «Мы пьем за память Якова Ивановича Булгакова; а так как он умом своим отразил войну с турками, и кровь русская от того сбереглась, то надобно пить красным вином за Булгакова». Потом пили анафему Наполеону. Пили за славу России и народа. Втащили мужика с улицы, коему целовали сапоги, руки; словом, это был такой патриотический энтузиазм, коего не могу тебе описать. Я с Федором побратался, променялся крестами Аннинскими.

Александр. Москва, 9 февраля 1814 года

Мне досадно, что Вандама перевели в Вятку. Я доставлял себе жестокое удовольствие часто навещать его, чтобы объявлять ему об успехах нашего оружия и затруднениях милого его господина.

С великим нетерпением жду брошюру Свиньина. Боже мой! Свиньин писатель! Он был в Мессине в моей канцелярии, и помнится, мне приходилось все самому переписывать, ибо были сплошные ошибки да пропуски, когда велели ему что-нибудь переписать. Татищев часто ему говорил: «Ах, милый мой, сильно сомневаюсь, что вы когда-нибудь получите портфель российского канцлера, по крайней мере при жизни моей». Пришли же, брат, его книжку; да забыл ты книгу Сталь о немецкой литературе.

Марица объявила мне, что ты получил еще баденский орден Верности. Я ее нежно за это расцеловал. Она говорит, что этот орден красивее всех и что герцог, верно, очаровательный человек. Я ничего такого не думал, но, когда я ей сказал: «Ага, стало быть, Константин получил орден за вечную свою вам верность», – она подпрыгнула на аршин и покраснела более, нежели Бригонци, который безжалостно поджаривался возле камина. Прошу вас, сударь, рассказать мне, каковы все эти ордена, и потом не забудьте однажды нацепить все ордена, кои имеете, и заказать ваш портрет в таком виде, дабы послать его будущей супруге. Ордена эти станут весьма сладостными сувенирами на всю твою жизнь. Я сделал большую глупость, когда в Кальяри король Сардинии велел Лисакевичу спросить у меня, что он может сделать мне приятного, и я не попросил у него Св. Лазаря, а после не воспользовался милостями королевы Неаполитанской, когда маркиз де Чирчелло предложил мне за трактат 1805 года орден Св. Константина. Я должен был принять его за одно только имя. Если по какой-нибудь необыкновенной случайности увидишь где-нибудь королеву, может быть, сможешь все это устроить. Может статься, я тебе пошлю письмо для ее величества; а королева, верно, тотчас это сделает, особливо ежели бы дела ее взяли счастливый оборот.

Я уверен был, что «Русский вестник» тебе будет по сердцу. Я у тебя прошу взамен что-нибудь парижское, например, какой-нибудь портрет или гравюру, взятую из замка Тюильри. Надеюсь, что Аустерлицкий мост будет опущен, что его распилят на кусочки, чтобы понаделать из них табакерок с подобными надписями. Мне хотелось бы, мой милый, иметь портреты всех маршалов Франции; я бы украсил ими целую комнату в моем именьице, поместив над каждым из этих господ по русскому генералу, который его и разбил. Я надеюсь, что ты накупишь много любопытных книг, особенно до русских касающихся и которых привоз сюда был бы запрещен. Не забудь напомнить обо мне Поццо. Наташа тебе то же поручает со своей стороны.

Переслав письмо Закревского к его батюшке, предложил я быть посредником в переписке их; вот письмо от старика, которое прошу отдать Арсению Андреевичу.