Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Москва, 20 февраля 1814 года

Московский департамент. Коммунальное отделение Кузнецкого моста. Ура! Виват, мой милый друг! Не могу выразить тебе радость, какую испытал я при чтении твоего письма из Бар-сюр-Оба от 21 января, кое извещает нас о полнейшем поражении маленького чудовища в Бриенне; стало быть, там, где получил он свой первый урок, преподали ему и последний. Он был хорош. Спеси поубавили. Я узнал от тебя сию новость на несколько часов ранее самого графа, который вскоре после того получил эстафету из Петербурга. Я любуюсь на твое письмо с французскою маркою, читаю и показываю его, как монах в неаполитанском кабинете древностей показывал подлинный черновик «Освобожденного Иерусалима» Тасса. Сия драгоценная бумага займет почетное место в моих бумагах; ты ею возвещаешь нам об освобожденной Франции.

Много благодарю тебя за брошюры; есть одна очень интересная; там говорится о Москве и много о графе. Приятно видеть, как отдают ему справедливость даже за границею; без сего человека верно было бы в Москве возмущение; он будет играть большую роль в истории. Заклинаю тебя, ради Бога, пришли мне из Парижа также всякого рода брошюры, листки, анекдоты. Чтение этих безделиц пища моя, и у меня преславная коллекция переплетена в пяти больших томах. Как мог ты подумать, что я не получаю «Консерватора» [118] Этот “Conservateur impartial” («Беспристрастный наблюдатель») издавался в Петербурге аббатом Мангеном, который воспитал С.С.Уварова, тогдашнего попечителя Петербургского учебного округа. : эта газета так интересна и славно написана.

Александр. Москва, 26 февраля 1814 года

Вчера сидел с Марицей, которая по старой привычке горевала, что нет писем от тебя; спрашивает: «Когда приходит почта?» – «Завтра!» Вместо того пошел я к графу, чтобы у него дождаться ее прибытия. Сидим, болтаем, вдруг дежурный офицер несет кучу писем: петербургская почта, забилось сердце и не понапрасну. Калинин [119] Петербургский почт-директор, начавший свою службу в почтовом ведомстве, когда оно, при Павле, находилось под начальством графа Ростопчина. посылает графу два пакета от тебя, и оба, разумеется, для меня от любезного брата. Ну уж обрадовал ты меня! Твои письма были от 26 января из Бар-сюр-Сен и от 28-го из Труа. Граф посмеялся твоему сближению новой Трои с древнею и размышлениям, кои тебе сим были внушены. Поскольку я по опыту знаю, что, давай Марице сразу два-три письма от тебя или одно, все одно надобно, чтобы через несколько дней после явилось новое письмо, без чего она загрустит; потому вручил я ей твое письмо из Бара, а через два-три дня отдам и письмо из Труа. Троянский князь Метакса выразил свое высочайшее одобрение сей мере. Мы удивлены равнодушием, с коим узнал он о взятии столицы. Вот шутка Попова, которую Метакса не оценил. «Сам ты Эней, – сказал он ему. – Я же не троянин, а грек, и скорее Ахиллес, Улисс, нежели Эней». Можешь вообразить себе смущение Попова, который ни великий географ, ни знатный историк. Он не знал, как выпутаться, когда, согласно похвальному своему обыкновению, кое ты за ним знаешь, принялся чихать так, что у нас в ушах зазвенело. Сия сцена нас премного позабавила. Теперь, когда оба чемпиона встречаются, кто первый скажет: «Что, брат Эней!» Троя теперь стала неисчерпаемой темой наших разговоров.

Есть негодяи, коим угодно распространять тревожные слухи: то Блюхер убит, то отбросили нас от Парижа. Здравомыслящие люди над сим смеются, но трусы устрашаются. Граф удваивает бдительность. Вчера взяли одну фафулю, которая сказала, что Бурбонов позвали в Париж только для того, чтобы всех их отправить в тот же день на гильотину и положить конец их притязаниям, и проч. Это дамочка высокого полета, она содержала пансион для девиц (миленькое воспитание!). Граф велел привести ее к себе, сказал ей, что надобно быть безумною, чтобы вести такие речи, и вследствие того приказал Ивашкину обрить ей голову и посадить ее на месяц в сумасшедший дом. Посуди об удивлении и бешенстве сей фафули. Теперь хвост поджали все эти шельмы. Можешь сообщить этот анекдот другу фафулей Мишо. То-то обрадуется освобождению Пьемонта, а я без ума рад за доброго короля, которого видел в Кальяри, возвращаясь из Сицилии. Два раза у него был. Как он меня обласкал! Превратности судьбы и несчастья, кои повсюду преследовали сих королей, сделали из них подлинных отцов народов их.

С горячим нетерпением ожидаю письма от Поццо. Оно, вероятно, придет из Парижа. Чего бы я не дал, чтобы поболтать с ним часочек! Многое из того, что он предсказывал в 1808 году, теперь случилось и случается. Здесь сказывают, что жена мясника человеческого мяса отправилась в Орлеан стать Жанною д’Арк. Кстати сказать, когда я давеча писал графу Чернышеву, то сделал плохонький каламбур, вот такого рода: Наполеон один великий злодей, нет двух таких в свете и хотя он оказался разорван на четыре (четвертован), пытавшись сделать из Москвы Трою О три ), сей город, однако же, обновлен ( 9 ); усилия маленького корсиканца будут напрасны (20), и он кончит тем, что обратится в ничто (0). Ежели найдешь случай, передай сие с моим почтением генералиссимусу каламбурщиков Александру Львовичу Нарышкину.

Константин. Париж, 18 марта 1814 года

Надобно иметь сотню рук, чтобы описать все, что я видел, мой любезнейший друг, сотню глаз, чтобы видеть все, что можно было увидеть. Мы сегодня вступили в Париж, вчера разбив войска, кои защищали этот город. Ранним утром явилась депутация к императору, поручая город сей его великодушию. Все было соглашено этим ангелом, и мы вступили в столицу Франции не как вражеская армия, а как спасители. Вообрази себе императора с его блестящей свитою, окруженного парижской толпою, которая благословляла его среди восторженных криков, идущих из глубины сердец. Невозможно описать общее воодушевление. Это была прекраснейшая минута, какую только доводилось пережить какому-либо государю с тех пор, как мир стоит. Посуди же, как были мы счастливы видеть вступление этого ангела, видеть, как шагают наши гвардейцы посреди благословений народных толп. Со всех сторон неслось «да здравствует император!», «да здравствует наш спаситель!», «да здравствует Людовик XVIII!», и повсюду белые кокарды. Какое зрелище, когда народ может дышать свободно!

Я слишком тороплюсь, чтобы входить в подробности; прилагаю при сем прокламации и публикации, кои расскажут тебе обо всем, что совершилось. Я ожидаю «Монитора», и ежели мое письмо не уйдет прежде, то пошлю его тебе. Толпы были столь огромны, что я и не видел прекрасных улиц, по которым мы прошли, боясь раздавить кого-нибудь. Надобно было видеть, как все нас хватали за руки, как нас благословляли, и моя лошадь получила нынче более поцелуев, нежели множество людей за всю их жизнь.