Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Константин. Париж, 2 мая 1814 года

Ты доставил мне подлинное удовольствие, сообщив, что вы собираетесь жить в деревне с Варламами. Я боялся узнать, что они там одни и стали добычею скуки, ибо без общества старик папаха потерян, а более приятного общества, чем твое, он и иметь не может. Я рад, что с вами будет Метакса; кажется, его очень любят в доме. Маша говорит о нем с признательностью, и я прошу тебя засвидетельствовать ему мою собственную признательность. Я передал Закревскому твое письмо, он уверяет меня, что писал тебе через Ростопчина (я полагаю), который наконец уехал, нагруженный письмами, пакетами и проч. Ежели Кромин поехал с ним, тебе будет что почитать, ибо он везет кучу брошюр, газет и проч.

Константин. Париж, 6 мая 1814 года

Знаешь ли ты, кто здесь, кто приехал меня навестить и кого я еще не видел? Радди, который сделал чудесным мое пребывание в Москве, когда я приезжал туда во времена батюшки, и впоследствии сделал для меня то же в Вене. Он приехал сюда (как говорят), чтобы просить у императора капитал в 30 тысяч, который он потерял в результате его отзыва из Москвы. Ежели известие о нашем вступлении в Париж было преждевременно, когда ты писал мне свое письмо, ты после должен был увидеть, что это было не так уже плохо угадано. Я обедал вчера у Воронцова с Сабанеевым, Бенкендорфом, Стюартом, который тебя знал, я думаю, в Вене, и прочими друзьями. Сабанеев положительно мне обещал, что оставит Голембовского при себе и сделает своим адъютантом. Возвести сию добрую новость женатому философу: это доставит ему удовольствие. Татищев должен был обедать с нами, но не пришел. Я много вижусь с Полетикой и люблю его с каждым днем все сильнее. Он полон ума, а его прямота столь редкостна в наше время. Я передал Удому письмо г-жи Корсаковой; ее сын здоров, он очень красивый малый. У него глаза любезной его сестрицы.

Я очень даже несомненно знаю Тончи. Он все выводит из воображения, а существует ли, по крайней мере, само воображение? Вовсе нет, ничто в мире не существует. Это доказало бы, что то, что он доказывает или хочет доказать, также не существует. Эпитафия графа очень красива, и когда станет применима, Тончи, по крайней мере, не усомнится, что существует смерть.

Стихи государю также хороши. Кто их автор? Идея Фавста заказать для жены портреты тех особ, коих она никогда не видела, уморительна. Он оригинал во всем, что он ни делает, и я уверен, что он выкинет какую-нибудь фарсу при рождении своего ребенка, ибо одно из двух: либо я плохо разгадываю его апокалиптический стиль, либо жена его носит плод любви его.

Надобно мне идти к Канингу, бывшему английским посланником в Константинополе, когда и я там был. Я даже жил у него. Он мне назначил встречу в 1 час, а уже четверть второго. Так что придется мне тебя покинуть.

Александр. Москва, 7 мая 1814 года

Посылаю тебе, милый мой, новый план сожженной Москвы, который заказал я для своей книги, с Бонапартом в виде черта. Это будет диковинкой в Париже. Все, что черно, было сожжено, но теперь сей план уже ничего не стоил бы, ибо осталось самое большее 2000 домов, кои еще заново не отстроены. Ты не узнаешь Москвы! Граф в радости: Закревский написал ему, что сын его едет в Москву. В Петербурге происходят великие дебаты о том, как встретить императора при его возвращении. Титул Благословенный , который будут умолять его принять, не вполне меня удовлетворяет. Несравненный, единственный, вдохновенный, европейский – были бы лучше. Впрочем, как дать надлежащий титул тому, кто поставил себя выше всякой хвалы или почестей! Надобно было бы попросту назвать его Александром Великим: сие слово все содержит. Его даровали многим государям, но Александр затмил славу всех, кто принимал титул Великих. Здесь было много прений. Купцы согласны с мнением графа увековечить деяния нашего государя построением на Москве-реке трех каменных мостов в четыре миллиона; один будет назван Парижским, другой – Александровским, а третий – Бурбонским. Дворянство построит большую больницу для дворовых людей. Скажи это Закревскому, ежели не успею ему написать.

Константин. Париж, 13 мая 1814 года

Татищев от меня выходит и поручает передать тебе тысячу учтивостей от его имени. Через два дня он снова едет в Лондон, откуда поедет на свое место в Испанию. Он несколько постарел. Что за город Париж для покупок, ежели у тебя есть деньги; к несчастью, это моя слабая сторона. Особенно меня сердит то, что нет у меня мерки Наташи и Маши; а какие прекрасные туфельки я бы им привез! Но что делать. Не имея экипажа, вынужден я даже собственные вещи отправить прямо в Россию, и они до меня доберутся неизвестно когда. Моя бричка так поломалась, что пришлось продать ее за 100 рублей. Я сам поистратил здесь денег, и клянусь тебе, даже не знаю как, чтобы одеться хоть немного по-христиански, это обошлось мне более чем в 2000 франков. Я, правда, заказал себе шитый мундир, без коего мне никак невозможно обойтись. Все прекрасно, но стоит гораздо дороже, чем у нас. Я занял 1000 рублей у Полетики, настолько мы все издержались; но все равно: я видел Париж в такую минуту, когда многие дорого заплатили бы, чтобы его увидеть. Англичане начинают наезжать сюда в большом числе. Одежда английских женщин и особливо шляпки их сильно отличаются от здешних, потому что французские шляпки в буквальном смысле в десять раз выше.

Александр. Москва, 14 мая 1814 года

Графиня Строганова, старая, просила меня узнать, жив ли и что делает Ладомирский, кажется, семеновский адъютант Потемкина. Справься и уведомь меня. Наши за худою погодою еще не переехали на дачу. Явился Митюша Муромцев, такой же живчик, как и прежде. Антонио сходит с ума, сочиняет оду на наши победы, и все ему кажется, что не довольно сильно; «Un росо di Tasso ed un poco di Dante», – говорит он, а я прибавляю: «Un poco di tutti basta che non vi sia niente di voi», – и он сердится. Потом я ему говорю, чтобы еще его позлить, что слишком много оскорблений Наполеону и что цензура не дозволит это напечатать.

Константин. Париж, 17 мая 1814 года

Мы с добрым Полетикою читали с восхищением твои письма, которые наполнены радостью вашею, причиненною нашим вступлением в Париж, и смеялись стихам Пушкина; видно, что он был в Париже. Эти стихи могли бы служить путеводителем по Парижу. Ты говоришь мне, что граф Ростопчин сердится на сына; теперь, когда он уже в его объятиях, я убежден, что гнев его поутих. Что до моего портрета, то я очень сомневаюсь, что успею его заказать.

Полетика у меня сидит и ругается, но все это относится ко мне одному, а в рассуждении тебя отзывается с обыкновенными чувствами истинной приязни и говорит, что хотя мы оба из одной утробы, но друг на друга отнюдь не похожи.

Верно: Петр Полетика. Спасибо вам, любезнейший Александр Яковлевич, за то, что содержите в строгой дисциплине избалованного вашего братца. Если бы не вы, то он сделался бы совершенный повеса.