Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Константин. Вена, 9 декабря 1814 года

Вчера я держал ребенка во время крестин у Карибоглу, а завтра обедаю у Манукбея на турецком обеде с Нарышкиным и многими нашими соотечественниками. Шредер и Воронцов тебя дружески обнимают, последний покажется в живых картинах, кои будут представлять при дворе. В субботу нам обещают обед на 100 человек у Штакельберга на рождение нашего ангельского государя.

Александр. Москва, 14 декабря 1814 года

Я видел вчера князя Масальского, спросил у него новости. Он мне отвечал: «Ты знаешь, что это наша тайна, говорить нельзя об этом; только повторяю, что вам надобно будет выменять образа трех сенаторов, которые много на себя берут».

Ну-с, приехал наконец персидский посол 11-го числа. Весь город от десяти часов до одиннадцати был на улицах, смотреть иной посла, иной слона; не видали ни того, ни другого. Слоны остались в Воронеже; посол был в золотой карете шестеркой, но поскольку стекла замерзли, и персиянин, не думая повстречать знакомых, рассудил ненужным их опускать, ничего и не увидели. В Англии народ побил бы стекла камнями; здесь же довольствуются тем, что лижут ему…! Один малый, слесарь, пропивший, верно, свои рукавицы в кабаке и дувший себе на пальцы, видя окончание процессии, сказал послу: «Ах, б…, б…, да где же все эти слоны, коими нам все уши прожужжали!» Сия выходка меня премного позабавила. Посол был позавчера в Дворянском собрании. Это красивый мужчина 40–45 лет, с прекрасными черными глазами, такой же бородою, романтическим лицом, приятными манерами, очень богато одетый, хорошо говорящий по-английски; образован и остроумен. Я любовался его непринужденностью, в то время как не меньше сотни бегало за ним беспрестанно, глядя на него так, будто смотрят на орангутанга. Войдя в большую залу, он остановился и воскликнул: «Эта зала подобна русской нации!» Но что мне очень понравилось, это его ответ губернатору Спиридову, когда тот у него спросил, как он находит Москву. Посол отвечал: «Одно из двух: либо Бонапарт не умеет жечь городов, либо русские их очень быстро строят». Я не сомневаюсь, что, кабы дали сжечь этому сахару, он бы получше отпотчевал нас. Он поживет с неделю, а там отправится в Петербург.

Константин. Вена, 14 декабря 1814 года

На рождение императора мы имели большой обед у здешней императрицы, куда она приказала позвать всех наших соотечественников, до моего чина включительно. Австрийский император был в русском мундире. Не знаю, известно ли тебе, что у нас есть гренадерский полк его имени; а наш император был в австрийском мундире, который на нем необыкновенно красив. Во время обеда играла прекрасная музыка, и, конечно, пили за здоровье нашего ангельского государя. Накануне был большой концерт в прекрасной придворной зале, под управлением Сальери. Оркестр был само совершенство, и выбор музыки прелестный. Вчера у нас был обед на 110 персон у графа Штакельберга. Было три стола в трех разных комнатах; первый, за коим я и сидел, возглавляла графиня, второй – граф, а третий – госпожа Отт. Все русские и все, кто состоит при императоре как посланники, камергеры здешние и военные, были приглашены. Это также было в своем роде нечто необыкновенное. Вечером был концерт для бедных в праздничной зале, я зашел туда ненадолго, чтобы заплатить свой дукат. Началась зима, на рождение императора выпал снег; это для него любезность.

Константин. Вена, 17 декабря 1814 года

У Радди подагра. Он ждет ответа из Палермо, чтобы тебе написать; я к нему ходил. Что до дела Манзо, то могу только его пожалеть и не постигаю, как у Татищева хватает сердца оставлять его в таком положении, будучи его главною причиною; но едва дело касается денег, как все кончено. Подлинно, не знаю, чем он кончит; у него в Лондоне было столько долгов, что без его брата и Полетики, которые умаслили банкира Хаманна, его, думаю, засадили бы в тюрьму. В Испании он тратит без счета и весь опутан долгами. Куда все это должно его привести? Я бы очень хотел быть Манзо полезным, но признаюсь тебе, что испытываю отвращение к такого рода делам, и знаю наперед, что и Полетика не захочет вмешиваться. Но что мешает Манзо просить там, где ему и должно? Коллегия принуждена будет вычесть из жалованья Татищева, а это уже кое-что.

Полетика хочет оставить Мадрид и от дороговизны, и от жены Татищева, с коей никак не может ужиться. Он ничего не имеет против Татищева, напротив, хвалится его дружбою; но страдает оттого, что видит, как тот галопом несется под откос. Слава Богу, Фрейганг едет завтра в Голландию, он состоит при Пфулле. Не будет более докучать мне.

Константин. Вена, 20 декабря 1814 года

Бедный Разумовский плохо окончил год: большая часть его великолепного дома сгорела с кучей вещей и мебели. Чтобы не повторять подробности, кои доставляют мне подлинное огорчение, отсылаю тебя к моему письму Маше, где привожу их довольно. Разумовский хотя внешне и спокоен, но чувствительно поражен, и боюсь, как бы не заболел. Жестоко, особливо в его летах, видеть уничтоженным то, что соединяло в себе столько привязанностей. Этот дом был для него жена и дети. Он, конечно, имеет средства заново его отстроить, но ему уже за 60; сколько же времени будет он им еще наслаждаться, ежели только не станет исключением из природного порядка? Я был у него и признаюсь тебе, что вид этих руин там, где несколько дней тому назад мы веселились на прекраснейшем в свете празднике, навел меня на размышления о тщете человеческих усилий.

Мне многое надобно сделать сегодня, ты знаешь, что такое Новый год тут. Неприятная часть занятий сего дня состоит в том, чтобы тратить деньги, и весь свет объединяется, чтобы заставить тебя платить за пожелания, кои у них только на устах.

Константин. Вена, 21 декабря 1814 года

Вчера я видел Разумовского на балу при дворе. Он спокоен, но спокойствие сие может быть только наружным. В его возрасте должно быть чувствительным к потере того, чем так дорожил в жизни. Этот дом, который он столько лет обустраивал по-своему, составлял его счастие. Огонь все поглотил. Он мне сказал, что это как если бы он потерял ребенка, коего пятнадцать лет воспитывал, и я это понимаю. Он не хочет заново отстраивать то, что сгорело, и я думаю, что он прав: это вовлекло бы его в огромные траты и всякий день возбуждало бы его сожаления.

Константин. Вена, 22 декабря 1814 года

Снег выпадает на диво, и я уже повстречал одни сани. При дворе подлинно готовят прогулку в санях. Всего будет 50 саней, а свиты государей поедут верхами. Этим будет прохладно, ежели будет такой мороз, как сегодня (10 градусов). Прошлый год в это время мы были еще во Фрейбурге. Сколько событий прошло с тех пор! Уже даже и не говорят о Наполеоне, и кто все это сделал? Наш император.