Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Вчера состоялась знаменитая прогулка в санях, поистине замечательная. Я в жизни своей не видал ничего чудеснее. Надеюсь, что описание ее будет в газетах. Она того стоит. Весь день обошелся, как сказывают, в 800 тысяч флоринов, и меня сие ничуть не удивляет. Мы обедали у Шонбрюннена, где был спектакль, и вернулись домой при факелах. Я ходил смотреть сей спектакль вместе с Шредером во двор замка и на улицах. Мы видели его три раза.

Мне принесли твое письмо, мой милый друг. Оставляю тебя, чтобы прочитать его. Как колотится мое сердце! Обманет ли меня мое предчувствие? Нет, мой милый. Итак, с этим покончено, предчувствие меня не обмануло. Во всю жизнь свою я сего письма не забуду. Шредер видел, как я его читал, и не понимал, что со мною. Я не мог удержать слез! Как отличаются они от тех, что проливал я в Санкт-Петербурге. Я возблагодарил Бога от глубины сердца за то, что защитил Он память батюшки нашего и наши права. С какой радостью Воронцов и Шредер читали место сие твоего письма, с каким воодушевлением меня обняли! Я и не думал, что сия новость так живо меня тронет. Я покамест не могу собраться с мыслями. Итак, мы победили. Положение кузины должно быть ужасно, она сего не переживет. Я все ей прощаю, ежели это может успокоить ее совесть. Я от чистого сердца подписываюсь под всеми предложениями, кои намереваешься ты ей сделать. Она увидит, что была вдвойне чудовищем. Да сжалится над нею Бог! Надобно мне пойти на воздух. Это ты, мой любезный друг, испил чашу до дна, я же был далеко, когда ты один занимался процессом и глотал все пилюли.

Александр. Москва, 11 января 1815 года

Говорят, что князь Трубецкой приехал в Петербург. Марица, бывшая очень грустною, понемногу веселеет, ибо все говорят, что князь Трубецкой уверяет, будто император должен был покинуть Вену шестью днями позже него. Слухи такого рода время от времени очень хороши: сие нас ободряет и восстанавливает наше сокрушенное мужество. Вчера знаменитый Попандопуло [137] Это, вероятно, Константин Анастасьевич Попандопуло, женившийся впоследствии на двоюродной сестре Булгаковых Любови Андреевне Мартыновой; человек многосторонне образованный, памятный многим в Москве медик и естествоиспытатель. , прибывший из Петербурга, сказал ей, что император скоро там ожидаем.

Я думаю, что наши пойдут на бал, который дает 13-го генерал Тормасов на именины императрицы [день рождения императрицы Елизаветы Федоровны]. Маскарад у Шаховской был прелестный. Я был маскирован кокеткою. У меня было очень изящное декольтированное платье, с великолепными накладными грудями. Шея у меня очень белая, так что я сумел притвориться женщиною и всех заинтриговал. Я сел рядом с персидским послом; он очень долго смотрел на меня; под конец, увлекаемый темпераментом своим или же от любопытства, он не смог устоять и взял меня за грудь, я его шлепнул по руке, а когда он увидел, что трогает одну вату, то принялся хохотать во все горло. Давно не был я на таком красивом балу.

Вот, милый мой, письмо добрейшего Алексеева. Уф! Слава Богу, одной заботой меньше. Все подписано в Сенате. Князь Масальский ездил в Петербург, он не хотел двигаться из Москвы, пока определение не будет подписано; вчера он уехал. Трясучка, вместо того, чтобы пытаться сблизиться с нами, поскольку она пропала, хочет представить императору жалобу на Сенат; думаю, что увидим мы, и как она будет жаловаться Господу Богу на императора. Как утешительно для меня думать, что, когда ты будешь здесь, не надобно будет более заботиться о процессе. Это дело отравляло многие минуты моей жизни, кои без него были бы приятны. Слава Богу, что успел в том, чтоб дело слушалось до твоего приезда, дабы избавить тебя от неприятных хлопот, езды, просьб и проч. Грешно нам будет забыть Алябьева, Кушникова и Масальского, а еще более доброго Нарышкина. Он будет к сему весьма чувствителен, ежели ты напишешь ему несколько слов благодарности; этот человек дорожит всем, что имеет отношение к батюшке. Надобно обязательно этой зимою ехать мне в Петербург, чтобы обнять Алексеева и благодарить Трощинского, который должен будет поставить в деле последнюю точку. Я обо всем предупредил хорька Тургенева. Письмо графа Н. к Ключареву было отправлено в Воронеж, и я написал Ключареву передать мне ответ, который я тебе отошлю тотчас по получении.

Все, что ты говоришь мне о Татищеве, очень меня огорчает. Я все это себе представлял, но твоя уверенность, кою ты мне сообщаешь, бесконечно меня огорчает: он заслуживал лучшей участи. Вот следствия глупой женитьбы. Когда она его разорит, то верно бросит [138] Опасения не оправдавшиеся: Д.П.Татищев (женившийся на разведенной польке Конопке, по первому мужу Безобразовой) позднее был послом нашим в Вене, потом обер-камергером и оставил большое состояние детям сестры своей, княгини Урусовой. . Павел Гагарин здесь, его жена также, они живут раздельно, хотя и в одном доме. Не хочу ни обвинять, ни оправдывать никого, но нахожу довольно смешным, что она танцует мазурки на всех балах, куда он приходит поплакать в уголке. Они не должны показываться, ни один, ни другой, в таком положении. Она по крайней мере неосторожна и бесчувственна, если не виновата; что до него, я его считаю сумасшедшим. Отъезд Фрейганга из Вены – отличная новость для всех тех, коих он посещал, но твой отъезд был бы еще лучшей новостью, не для венцев, но для нас.

Жизнь моя, милый мой, очень однообразна. Утром я, бывает, хожу к генералу. Я еще только два раза с ним работал; он с нами всегда очень любезен. Обедаю я почти всегда у Марицы, если не у Н.Гагарина, но никогда дома. Вечером я дома, когда никуда не зван; около 10 часов хожу обыкновенно играть в бильярд в Английский клуб.

Не могу тебе сказать, как я был поражен несчастием, постигшим графа Разумовского. Это несчастье для Вены, ибо город теряет свое величайшее украшение. Это, несомненно, – увы, это был, несомненно, красивейший дом в Европе. Многие короли живут не так хорошо, как граф; я могу это сказать, ибо был во дворце короля Сардинского в Кальяри. Не могу тебе сказать, как были поражены все, кому сообщил я эту печальную весть. Только и разговоров в городе, что об этом. Князь Михаил Голицын, да и все, кто был в Вене, сильно опечалены. Бедный граф, – воображаю, что должен он испытывать.

Между тем австрийский «Консерватор» говорит о потере только части здания. Я верю более твоим печальным подробностям насчет этого несчастья. У нас бы отстояли. Для этого московская полиция первая в свете, но ваши немцы тяжелы на подъем: как встать ночью, вдруг одеться, ехать на пожар! Им надобно час собираться, и если и заливают, то не дом, а людей. Маша сообщает мне, что ты более убежден в превосходстве венских пожарных, нежели дом князя Андрея. Тебя на этом пожаре обрызгали.